Опять видела тот же сон. Не понимаю. Чего они ко мне привязались, эти сны? Видела, как Пилат совершает неправый суд над молодым иудеем. Отправляет его на распятие.
– И что же дальше? – заинтересовался жизнерадостный Домиций Галл.
– Дальше не разглядела. Дальше закричал павлин, и я проснулась.
Пилат, которому до смерти надоели сны супруги, остановил ее:
– Оставь свой сон. Вот, уезжает друг. Можно сказать, последний. Римские друзья перебиты. Остался один Сенека. – И, обращаясь уже к Галлу, спросил: – А почему не тронули Сенеку?
– Я думаю, он откупился. Сенека, хоть и философ, но капиталец собрал. И не малый. Вот и расплатился, с кем надо.
Клавдия Прокула не утерпела:
– Это ты, Пилат, у нас философ-бессребреник. Моль весь подвой на плаще съела. Стыдно на людях показаться…
– Так научил меня жить Тиберий. Служить державе, а не лицам и не стяжать чрезмерно.
– Пусть бы он себя научил так поступать, – беззлобно заметил Галл. – Мне горестно оставлять тебя в такой печали. Но служба не ждет. Как еще посмотрит Вителлий на то, что я сначала к тебе заехал?
– Скажешь – в Риме грибами объелся, занемог, – посоветовал Пилат. – Там ведь часто такое случается. Скажешь, что неделю отходил у Пилата.
Повернувшись к жене, Пилат попросил:
– Подбери Вителлию какой-нибудь подарок. – И со значением добавил: – От Пилата.
– Вот это ты правильно придумал, игемон.
В этот момент от запертых ворот резиденции к Пилату подошел центурион:
– Прокуратору Понтию Пилату радоваться! Прибыл гонец из Иерусалима. Первосвященник приглашает игемона на иудейский праздник Пасхи в день четырнадцатый весеннего месяца нисана.
Клавдия Прокула неопределенно покачала головой. Пилат поджал губы. Галл не очень понимал, в чем проблема: ему, военному трибуну, командиру легиона, были чужды подобные сантименты. Галл был истый римлянин. А Пилат, на свою беду, был еще и философом. Галл не вникал в тонкости, хотя и мог бы при необходимости и вникнуть. Но солдату нельзя расслабляться.
Галл только спросил:
– Поедешь?
– Тягостно мне туда ехать. Пошлю на праздник трибуна. Пусть едет Луций Руф. Он смотрится как цезарь!
Мудрый Галл покачал своей породистой римской головой:
– Я бы подумал на твоем месте, Пилат. Как я понимаю, на празднике будет царь Ирод Антиппа и по протоколу должен быть прокуратор, а не трибун. Ты же сам только что говорил, что стал больше дипломатом, чем солдатом… И вообще, чем меньше ты будешь сейчас беспокоить Рим, тем меньше шансов, что репрессии по друзьям Сеяна затронут тебя.
– Все это я понимаю, – морщась, сказал Пилат. – Но не лежит у меня душа встречаться с Каиафой. Не лежит душа, вот и все. Ты понимаешь, Галл, что это такое: не лежит душа?
– Не понимаю. И удивляюсь: что здесь надо понимать?
Пилат повернулся к жене:
– А скажи, Клавдия Прокула, в твоем сне был Каиафа?
– Был. Был и просил тебя распять невинного.
– Вот видишь, Галл. Был Каиафа. Он преследует нас даже во сне! Вот пусть римский трибун, благородный Луций Руф, с ним и сразится. Все. Решение принято. Я никуда не еду.
И Пилат обратился к центуриону:
– Найди Люция Руфа и пришли ко мне.
На что Галл с сомнением покачал головой:
– Подумай, подумай, Пилат. Вспомни, что вещал вчера хор в Сенекиной трагедии.
– А что он вещал? Я уже забыл, что он вещал.
Пилат откровенно лукавил. Он прекрасно помнил, о чем вещал зрителям хор в той трагедии. Но простодушный Галл поверил Пилату и стал цитировать текст Сенеки: «Все, что терпим мы, смертный род, на земле, все, что делаем мы, свыше послано нам… Перед судьбою страх многим пагубен был: убегая судьбы, к своей судьбе приходили они…»
– Мало ли что там насочиняет твой Сенека.
– Мой Сенека? – искренно удивился Галл. – Это твой, твой Сенека. Будь последователен, Пилат. Ты же считаешь себя его учеником.
Клавдия подошла совсем близко к Пилату. Коснулась рукой его тоги.
– Он прав, игемон. Надо ехать.
Пилат с огорчением посмотрел на жену:
– И ты, Брут!.. Сейчас я провожу Галла. Если в мое отсутствие сюда придет трибун Люций Руф, скажи ему, что завтра он вместо меня едет в Иерусалим на праздник Пасхи – и за ним последуют две алы сирийской конницы…
…И все-таки наместник Иудеи Понтий Пилат, которого, как уже понял проницательный читатель, давно избрал и вел Рок, поехал на праздник Пасхи. Ибо того требовал протокол… А протокол для римского чиновника, будь он хоть трижды философом, священнее изречений дельфийского оракула. Итак, Пилат поехал…
И «все смешалось». И не только в доме Пилата, но и в наших с тобой судьбах, добрый читатель. В общем – аминь!
Поездка на праздник в Иерусалим – обычная протокольная дань уважения иудейскому Храму, царю Ироду Антипе. Это долг прокуратора, одного из последних римских чиновников, кто еще не променял понятия «долг» на «корысть». Пилат не смог отказаться от поездки. И со свитой, в сопровождении супруги Клавдии Прокулы, к чьим советам, надо сказать, прокуратор часто и не без пользы прислушивался, прокуратор приехал из Кесарии в град Давидов и разместился в своей иерусалимской резиденции – претории.
С фасада это красивое беломраморное здание было окружено кипарисами. Перед самым входом находилось вымощенное возвышение – называемое по-еврейски Гаввафой. Здесь игемоны обычно вершили суд. Сзади к беломраморной резиденции примыкала обычная воинская казарма со зловонной тюрьмой. Преторий размещался в небольшом, заботливо ухоженном парке, лишь отдаленно напоминавшем райское гнездышко Пилата в Кесарии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89