все дело в разных комбинациях атомов…
– Суть-то, может, и одинаковая, господин, но мелочи – ох какие разные: один человек – слуга, другой – хозяин. А это знаете какая разница? Уж можете мне поверить! Я совсем не такой, как вы, потому что родился рабом, рабом и останусь.
Никомед протестует:
– Может, скажешь, например, сейчас, в чем разница между тобой и мной? Мы идем вместе по одной и той же дороге, делим еду пополам, вместе страдаем от холода и голода, вместе попали под дождь, и оба вымокли до нитки… И вот теперь оба дрожим от холода… Все одинаково…
Рамондо мотает головой и не сдается:
– Нет, не одинаково…
– Как же не одинаково? Мы сидим с тобой оба голые и ждем, когда высохнет наша одежда, чтобы можно было продолжить наш путь через Ливанские горы к Баальбеку. – Барон обхватывает голову Рамондо руками, притягивает ее к себе. – А ты все-таки продолжаешь считать себя не таким, как я. Могу я узнать почему?
– Для этого вам надо побывать в моей шкуре, господин.
Никомед в отчаянии опускает руки.
– Ну что ж, я побываю в твоей шкуре, Рамондо. Сейчас я облачусь в твою одежду, а ты – в мою. Потом пройдем часть пути так, словно ты мой хозяин, а я твой слуга. И тогда ты поймешь, что совершенно все равно шагать как слуга или шагать как хозяин, терпеть голод и жажду как слуга или как хозяин, жариться на солнце, мокнуть под дождем как слуга или как хозяин… Можешь вести себя так, словно я твой слуга, а я буду относиться к тебе, как к своему хозяину.
Не веря своим ушам, Рамондо с сомнением поглядывает на барона.
Никомед протягивает ему руку:
– Ну, как? Согласен?
– Согласен! – отвечает повеселевший Рамондо. Пожав друг другу руки, они поднимаются и, обменявшись платьем, начинают одеваться.
Занемогшая Аделаида узнает от Бласко о последней выходке своего брата
Занавеси опущены: дневной свет беспокоит больную. Комната погружена в полумрак.
Аделаида, без кровинки в лице, лежит в постели с закрытыми глазами. Входит священник и садится у ее изголовья.
– Причуды вашего братца не знают границ. Теперь они с Рамондо обменялись платьем…
Аделаида открывает лихорадочно блестящие глаза и стонет:
– О Господи!…
– Рамондо в одежде барона идет впереди, а ваш брат, ведя мула, плетется сзади.
Аделаида снова закрывает глаза и жалобно стонет:
– О Господи!…
Рамондо оскорбляет Никомеда, издавая непристойные звуки, и барон бросает его посреди ливанской пустыни
Рамондо с высоко поднятой головой и нахальным видом вышагивает впереди, Никомед, ведя мула, следует за ним.
В ближайших кустах заливается зяблик.
Рамондо с хитрым видом тут же начинает копировать хозяина, вспомнив, как тот принял пение скворца за соловьиную трель.
– Даже в голосе вороны можно распознать присутствие нашего Господа.
Никомед открывает рот, чтобы поправить его, но, сообразив, что это провокация, прикусывает язык и молчит.
Рамондо не унимается:
– Господь Бог может возвестить нам о своем присутствии даже через голос вороны, потому как вороны – тоже твари Господни.
Сказав это, Рамондо оглядывается на Никомеда, ожидая от него какой-нибудь реакции, но хозяин не открывает рта.
Раздраженный Рамондо ускоряет шаг, и Никомед, ведущий мула, с трудом поспевает за ним.
Вдруг, когда Никомед нагоняет Рамондо и оказывается у него прямо за спиной, тот громко выпускает газы.
Удивленный Никомед с отвращением отскакивает назад.
– Вот когда дает о себе знать твоя рабская душонка! Разве я когда-нибудь позволил бы себе оскорбить тебя подобной выходкой?
Рамондо внезапно останавливается и оборачивается к Никомеду:
– Ты думаешь, что речи твоих философов для моего уха приятнее?
– Я полагал, что они тебе интересны… все-таки… – совершенно смешавшись, говорит Никомед.
Рамондо невежливо отворачивается от него и продолжает путь. Никомед идет следом.
– Рассуждения твоих философов интересуют меня так же, как вас, нет, тебя может интересовать вот это…
И Рамондо еще раз с громким треском выпускает ветры чуть ли не в лицо Никомеду.
Взбешенный наглым поведением слуги, Никомед в отместку принимается плевать на тень Рамондо, целясь, главным образом, в голову.
Рамондо оглядывается и, заметив, что Никомед плюет в его тень, начинает прыгать, чтобы помешать ему. Но средство это не всегда дает нужный результат.
– Ты плюешь в мою тень! Я, например, когда был твоим слугой, никогда не осмеливался делать такое!
– Только что ты сделал кое-что похуже.
– Нет, это ты делал хуже, когда заставлял меня выслушивать всякие истории про Демокрита и Гераклита. Думаешь, мне было приятно? Только и знал, что попрекать меня моим невежеством. Разве моя вина, что некоторые твои бредни не лезут мне в голову? А вот когда я пускаю ветры, всем все ясно.
Рамондо оглядывается назад, чтобы посмотреть, какой эффект возымели на Никомеда его слова. Но пока он говорил, Никомед куда-то исчез. Остался только мул, который лениво бредет в нескольких шагах от Рамондо, волоча по земле повод.
Рамондо останавливается, вертит головой, вскарабкивается на валун, чтобы обозреть местность, но Никомеда и след простыл. В отчаянии Рамондо бегает взад-вперед и кричит:
– Никомед! Барон Никомед! Никомед ди Калатрава! Барон Никомед ди Калатрава!
Но никто не отзывается на его призывы. Только щебет зяблика напоминает Рамондо о его вызывающем поведении.
Вконец расстроенный слуга подходит к мулу и говорит ему почти в самое ухо:
– Видишь? Вот что делает хозяин, когда ему приходит в голову блажь вырядиться слугой: он удирает! Бросил нас здесь посреди Ливанской пустыни, где в любую минуту на нас могут напасть неверные… Без еды, без оружия, без карты, по которой можно найти дорогу…
Тыльной стороной руки он вытирает выкатившиеся из глаз крупные слезы и вдруг взрывается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19