Например, Б-бабушка. Б-бисквиты. Б-«Битлз». Б-Бродвей. Б-беина.
– Беи?…
В планы Свиттерса отнюдь не входило пояснять, что по-каталонски beina – пресловутое женское сокровище, пользуясь выражением Одубона По. Вместо того он торжествующе произнес, точно сберегая самое главное под конец:
– Б-Библия.
– То есть вы считаете Библию чем-то хорошим?
– Хм-м… Ну, ежели прибегнуть к моей «пчелиной» аналогии: мед, добытый из этого переполненного улья, может быть сладок и питателен, а может и оказаться смертоносным галлюциногеном. Потому черпайте с осторожностью. Читатель, остерегайся!
Домино изучающе глядела на него – но одобрительно или с презрением, Свиттерс так и не понял. Дабы нарушить затянувшееся молчание, а может, и подольститься, он сознался, что менее года назад всерьез подумывал, а не принять ли ему католичество. О Сюзи он не упомянул ни словом.
– Что? Да вы с ума сошли! Как можно быть в лоне Церкви, не принадлежа к ней и ни во что не веря?
– Да легко. Так оно лучше всего. Отправлять обряды порой так приятно, а вот верить в доктрины практически всегда пагубно.
Восприняв его слова в том смысле, что претворять в жизнь учение Христа, в таковое не веря, лучше, чем ревностно в него верить, но на практике не применять, монахиня неохотно кивнула в знак согласия. Ее собеседник каким-то образом умудрился перевернуть лицемерие с ног на голову.
– Это вы так и работали на ЦРУ?
– Да, пожалуй – теперь, когда вы об этом упомянули, мне и самому так кажется. Это называется участие без вовлеченности.
– Но я не…
– Поскольку ЦРУ – экстремистская организация, обладающая необыкновенной способностью функционировать за пределами компрометирующих каналов нормального политического и коммерческого принуждения, у нее есть возможность пробить затор-другой и поспособствовать бытию мира. Исконные учения Христа, Магомета и иже с ними тоже изобилуют крайностями. Если человек способен действовать в рамках этих экстремистских систем, не идентифицируя себя с порожденной ими чушью, не проникаясь, например, патриотизмом в случае ЦРУ или морализаторским пылом в случае Церкви, тогда тот пульсирующий нерв, что протянулся от гипоталамуса до указательного пальца правой руки – «пальца, жмущего на курок», – возможно, и успокоится, умы обретут свободу и – кто знает? – плотины ортодоксии и уверенности рухнут, и – как бы это получше выразиться? – река событий, играя и бурля, хлынет в новых, неожиданных направлениях. Что-то в таком духе. Ча-ча-ча.
– Стало быть, вот какова ваша вера? Свобода и непредсказуемость?
Свиттерс допил чай.
– Моя вера – все то, что позволяет мне радоваться жизни. Если ваша религия не дает вам того же, да какой, к черту, в ней смысл?
На мгновение сестра Домино словно опешила.
– Поддержка, – отрывисто бросила она.
– Хе! – Прозвучало это настолько по-Маэстриному, что Свиттерс уже готов был наградить себя браслетом.
– Надежда.
– В математике я не силен, но разве икс надежды не сводит на нет икс веры? То есть если вы верите, что утром взойдет солнце, вам незачем на это надеяться.
– Утешение.
– Утешение? Затем Господь и создал спиртные напитки и блюзы.
– Спасение.
– От чего? Вы, часом, не имеете в виду этакое долгосрочное, не предусматривающее взносов посмертное страхование от пожара?
Домино не ответила, и Свиттерс побоялся, что зашел слишком далеко.
– С другой стороны, я, например, никогда не понимал, что смысла в куриных крыльях. Как для самой цыпки, которая, как известно, не летает, так и для едока, которому мяса достается с гулькин нос – не хватит, чтобы оправдать весь жир, затраченный на то, чтобы сделать крылышки хотя бы вполовину съедобными.
Глаза ее на мгновение затуманились грустью, взгляд помягчел еще более.
– А скажите, филадельфийский бифштекс с сыром готовят и по сей день?
– Еще как готовят. Есть в мире вещи, на которые можно положиться безоговорочно.
Сестра Домино улыбнулась – и улыбка эта наводила на мысль о помеси Тадж-Махала с музыкальным автоматом.
– А прямо сейчас у вас есть причины радоваться жизни?
– По правде говоря, да. Я – в чужой стране, причем нелегально, в загадочном монастыре, где мне не место, сижу и беседую с племянницей синей ню, что уж совсем невероятно. Ну как тут не наслаждаться жизнью?
На краткий – о, какой краткий! – миг она накрыла ладонями его кулаки, покоящиеся на подлокотниках кресла.
– И при этом, к несчастью, в инвалидном кресле. – Она встала. – О'кей. Теперь мне нужно пойти к тетушке. Отлучение оказалось для Красавицы-под-Маской тяжким ударом. Тяжким ударом для нас всех. Но мы пойдем вперед. – Mонахиня поправила благоухайную веточку за ухом. И шагнула к выходу.
У дверей она замешкалась.
– Теперь, когда церковные патриархи решили, что крохотная группка монахинь-пустынниц недостойна принадлежать к их Церкви, нам придется пересмотреть наши взаимоотношения с религией. В придачу к этому мы вот уже несколько лет пытаемся пересмотреть свои взаимоотношения с Христом, с Богородицей и Господом. Господь – это, разумеется, постоянная; Господь вечен и абсолютен, Господь не меняется. Но человеческие концепции Господа, человеческое восприятие Господа, то, как мы видим и воспринимаем Господа, в ходе истории много раз менялось. Порой Он кажется нам более близким; порой – более безличным и отчужденным; в одни эпохи Он являлся главным образом разгневанным, нетерпимым и мстительным; в другие – более любящим и снисходительным. Наш образ Господа развивается. Так? А каковы были бы наши представления о Господе и о религии, если бы приходили к нам через видение женщин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191