– А соседний номер свободен? Так… до вечера все свободны? Прекрасно. Вы обслуживаете этот этаж?.. Тогда, может быть, вы покажете и другие комнаты?
При этом Йоко проворно завернула в бумажку большую серебряную монету и сунула ее горничной в руку, шепнув:
– Я не совсем здорова, мне понадобятся ваши услуги.
На лице горничной не осталось и тени презрения. С понимающим видом она раздвинула фусума в соседнюю комнату.
Они обошли еще пять номеров. Из одного Йоко попросила перенести в облюбованную ими комнату какэмоно, вазу с цветами, подставку для вееров, ширму и стол взамен тех, что были здесь, и велела чисто прибрать. Затем уселась на нарядную подушку, усадила Кото напротив и, улыбаясь, промолвила:
– Ну, теперь полдня можно провести сносно, правда?
– Мне-то, собственно, везде хорошо, – ответил Кото и, видя, что Йоко улыбается, с заметным облегчением добавил: – Вам лучше?
– Да, конечно, – продолжала улыбаться Йоко, но вдруг спохватилась: ведь надо было притворяться больной, и она, нахмурившись, сказала: – Впрочем, нет. Сердце что-то сильно бьется… Вот, смотрите…
Йоко откинула рукав яркого нижнего кимоно, поверх которого было надето простое летнее, и бессильно протянула руку. В то же время она задержала дыхание и вся напряглась. Кото взял ее белую, почти прозрачную руку и долго искал пульс. Нащупав его наконец, он широко раскрыл глаза:
– Что это? Как неровно бьется! У вас только голова болит?
– Да нет, и живот побаливает…
– Что же вы чувствуете?
– Словно кто-то буравом сверлит… У меня это частенько бывает. Ужасно мучаюсь.
Кото осторожно отнял руку и внимательно посмотрел на Йоко.
– Может быть, позвать врача? Йоко страдальчески улыбнулась.
– Вы на моем месте не обошлись бы без врача. Ну, а я привыкла, обойдусь как-нибудь. Вас же я хотела попросить сходить к господину… господину Нагата… директору пароходной компании, и поговорить насчет билета на пароход. Сколько хлопот я вам доставляю… Пожалуй, я лучше возьму рикшу и сама потихонечку доберусь…
На лице Кото отразилось безграничное удивление: как стойко переносят женщины все болезни, которые на них сваливаются! И разумеется, он настоял на том, что сам пойдет к Нагата.
Йоко приехала в Йокогаму взять билет на пароход в Соединенные Штаты и купить кое-что из косметики и вещей, необходимых для поездки. Она была помолвлена с молодым бакалавром, находившимся ныне в Америке. Об этом знали все, кто бывал у них в доме, именно поэтому тогда на вокзале рикша и назвал ее «госпожой»…
Это случилось вскоре после рождения у Йоко ребенка. Как-то зимним вечером мать Йоко, Ояса, поднимаясь в кабинет мужа, столкнулась на лестнице со служанкой, опрометью сбегавшей вниз. Служанка чуть не сбила хозяйку с ног и, пробормотав что-то, прошмыгнула мимо. Ее растрепанная прическа и кое-как завязанный пояс были восприняты Ояса как оскорбительная насмешка. Но Ояса ничего не сказала и поднялась наверх неторопливой, полной достоинства походкой. Она вошла к мужу не сразу, остановилась перед кабинетом, кашлянула, а затем постучала три раза через разные промежутки.
Не прошло и пяти дней, как семья Сацуки развалилась, подобно башне, выстроенной на песке. Ояса спокойно и непреклонно требовала развода. Муж, обычно уравновешенный, теперь метался, как раненый бык, стараясь сделать так, чтобы все осталось по-прежнему. Но ни его старания, ни попытки родственников примирить супругов ни к чему не привели. Решительно отклонив их просьбы и увещевания, Ояса уехала с дочерьми в Сэндай, оставив мужа одного в огромном доме на Кугидана. Йоко, которая всегда была на стороне отца, на этот раз покорилась матери и поехала в Сэндай, чтобы похоронить себя вместе с ней в глуши. Дело в том, что Йоко знала, как возмущены друзья Кибэ ее бессердечием. Они даже добивались изгнания ее из общества, хотя сам Кибэ противился этому. Но мать остается матерью, и Ояса, кривя душой, всячески скрывала от общества все, что касалось Йоко. Она как бы расплачивалась теперь за то, что в свое время при каждом удобном случае разглагольствовала о женском образовании, о строгом воспитании в семье и других подобного рода вещах. Отвлечь внимание от вспыхнувшего в одном месте огня можно, лишь раздув его в другом. Вскоре после отъезда госпожи Сацуки с дочерьми некая газета выступила с осуждением распутного образа жизни, который якобы вел доктор Сацуки, расписала страдания, выпавшие на долю его добродетельной супруги. Именно справедливое негодование, порожденное горячей верой, и естественное стремление матери уберечь любимых детей от дурного влияния отца побудили Ояса, по мнению газеты, уехать из Токио. Ради этого, утверждал репортер, она и оставила высокий пост вице-председательницы «Женского христианского союза».
На новом месте госпожа Сацуки первое время жила тихо и незаметно, но очень скоро обзавелась знакомыми и опять развернула свою блистательную деятельность. Она сделалась хозяйкой салона, где собирались молодые христиане, люди искусства, где читали Библию, устраивали благотворительные базары и концерты. Местный филиал «Женского христианского союза», главой которого стала Ояса, вступил в пору процветания. Он ничуть не уступал теперь Красному Кресту, чье влияние распространялось по стране с быстротой степного пожара. На собраниях «Союза» бывала и супруга губернатора, и жены крупнейших богачей.
За три года Ояса Сацуки стала одной из достопримечательностей, без которых Сэндай не был бы Сэндаем. Но Йоко, то ли потому, что характером очень походила на мать, то ли, напротив, оттого, что при кажущемся сходстве все же отличалась от нее, то ли, наконец, благодаря врожденной сдержанности – никто не мог сказать точно почему, – старалась быть незаметной в окружавшем ее блестящем обществе и без особой нужды там не появлялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126