Тетя Марина внутренне сопротивлялась и тем самым тормозила процесс. Она не одобряла этих глупостей – снимать квартиру при наличии родителей с жилплощадью. Олейниковы ютились в двушке, а трехкомнатную на Таганке сдавали паре иностранцев. Как человек экономный, Марина не упускала случая пройтись по моему транжирству. Она, никогда не видевшая сериал «Секс в большом городе», почти дословно цитировала фразу риелтора Керри Брэдшоу: «С таким бюджетом, Алена, и твоими запросами лучше остаться у родителей». В схватке разума и чувства победила молодость. В итоге мы нашли вот это: уголок на задворках Ленинского проспекта, в пятиэтажке, до которой еще не добралась карающая рука Лужкова. Парень, который жил здесь до меня, создал комфорт на уровне ИКЕИ – чистенький и экологичный дизайн, который рождал ощущение, что будущее есть и оно оптимистично.
Краснова, зарплата которой делилась в неравной пропорции – 30% на квартиру, 50% на тряпки и 20% на такси, – пилила меня каждый день.
– Нам, девушкам, надо жить в центре! Переезжай поближе ко мне.
Ленка снимала квартиру в известном композиторском доме на Маяковке, где до сих пор проживали обедневшие советские аристократы, частично разбавленные первой волной предпринимателей. Теперь в таких домах люди бизнеса квартиры не покупают. Зато сдаются они задорого. Мне там не нравилось – Садовое кольцо шумит круглосуточно, в окна заглядывают рекламные щиты и негде ставить машину. Но главное – в этой башне на берегу Садового было ощущение постоянной напряженности. Краснова жаловалась на бессонницу, но менять квартиру не планировала.
Ленка, приехавшая в Москву из Перми, как всякий неофит, не признавала компромиссов и боролась за исторический центр, надеясь, что когда-нибудь он ответит взаимностью – штампом с пропиской в пределах Садового.
Жить в центре – одно из условий, составляющих идеальный образ редактора глянца. В комплекте с фигурой и шмотками. Волкова и Затуловская давно купили серьезные квартиры в псевдоособняках в районе Остоженки. Полозова успела еще до глобального подорожания вселиться в старый дом на Бронной, вложив в это дело Мишкину квартиру и немаленький Мишкин же кредит. Островская являлась обладательницей трех комнат в фамильной коммуналке на Чистых прудах и имела шансы когда-нибудь ее расселить. Вере Голиковой, Иркиной ассистентке, папа купил однокомнатную студию в семьдесят метров недалеко от Смоленки.
Все, кто не жил в центре, либо собирались туда переехать в ближайшее время, либо скрывали этот компрометирующий факт своей биографии.
Мне скрывать было нечего. Я все разболтала сразу. В первый же день в журнале, не зная еще местных порядков, я простодушно отвечала на вопросы коллег. Потом поняла, что зря – завоевывать авторитет в журнале, имея в активе съемную квартиру в пятиэтажке и зияющий пустотами гардероб, очень сложно.
Была, конечно, малодушная мысль – поменять тихую хрущевскую деревню, где в выходные я выбиралась в ближайший магазин с хвостом на затылке и в простецком пуховике, на жесткий гламур центра. Но пока я не могла. Вечером, паркуясь у подъезда, всегда оглядывалась по сторонам – вдруг увижу знакомую машину с красивым номером. И каждый раз ругала себя, поймав на этой неконструктивной мысли. Но переехать отсюда все равно не могла. Пока не могла.
– Алена, ты как всегда! Мы полчаса тебя ждем!
Папа, мама, тетя Марина, ее муж Валентин Дмитриевич и моя подруга Светка уже сидели за столом.
– Юлечка, все хорошо, девочка вовремя приехала. Дочка, садись!
Все как всегда, все на своих местах. Родительский дом, островок стабильности в этом разрываемом хаосом мире, демонстрировал верность традициям. Салат посреди стола, бутылка водки для папы и Валентина Дмитриевича, вино для девочек, томатный сок и зеленый химический напиток «Тархун», которым папа окрасил все мое детство.
– А кто хочет компот из черной смородины, витамин C? Валера, может, открыть?
– Юлечка, не надо.
Смородиновый компот был ненавидим всей семьей, но мама зачем-то закручивала банки каждое лето.
– Валера, котлеты нести?
– Юлечка, позже, мы выпьем сначала.
– Ну, Валера, за тебя! За твою замечательную работу, – поднял рюмку Валентин Дмитриевич, и мы начали.
– Ешь, девочка, ты что-то осунулась, – папа сгружал мне в тарелку салат.
– Пап, я худею.
– Да ты никакая не толстая, не выдумывай! Вот куришь много – это да! – Мама обожала обсуждать меня в присутствии гостей, но цель была благородная – воздействовать на меня Светкиным примером. Светка не курила, зато всегда приносила папе блоки «Кента», портя всю мамину табачную агитацию.
В этом уютном домашнем тепле, где пахло котлетами, картошкой, майонезом, было странно думать о диете. Доктор Волков и гемокод, раздельное питание и пророщенная в мозгах пшеница не выдерживали родительского кулинарного натиска. А кто бы мог отказаться от брауншвейгской колбасы, которая сама прыгает в тарелку с папиной вилки? Или огурцов собственной засолки по рецепту, скрываемому мамой даже от тети Марины, хотя та пытала ее на каждом таком сборище. И грибов – папиного собственного сбора. Мы не признавали покупных.
Через пару рюмок мы со Светкой сбежали на кухню – курить и болтать.
– Ну и как там твоя работа? Лучше, чем в газете?
– Не знаю, Свет. Пока непривычно.
– Но журнал красивый. Я, правда, не читала, только смотрела рекламу.
– Знаешь, мне иногда кажется, что я увязаю в мелочах. В голове куча каких-то названий, деталей, а смысла нет.
– А какой там смысл? Просто красивые картинки.
Я сама об этом думала. Это как у Ильфа и Петрова. Есть два мира:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31