В той камере жег свободно.
– Здесь сильный стоит. Кончай!
Глаз ввернул лампочку, а надзиратель крикнул через дверь:
– Что ты лазишь? Чего от лампочки надо?
– Не ори, — ответил Глаз и сел на шконку.
После этого надзиратель часто стал смотреть в волчок.
В очередной раз Глаз заметил, как резинка поплыла на волчке, и не выдержал. Схватив швабру и крикнув: «Секи, секи, хер на пятаки», ударил концом швабры в волчок и выбил стекло. Просунув черень швабры в коридор, подошел к шконке. Из-под подушки достал стихи, спрятал в коц и припрятал махорки и спичек.
– Ну вот, — сказал Богдан, — надоело в камере сидеть.
– А-а, — ответил Глаз. — Что он все секет!
– У него работа такая — сечь. А ты пять суток получишь.
Глаз подошел к дверям и в волчке стал крутить швабру, крича:
– Дежурный, что, испугался? Подмогу зовешь?
Через несколько минут швабра залетела в камеру и открылась дверь. На пороге — корпусной.
– Петров, готов?
– Всегда готов!
В карцере он стал доучивать «Туфельный след», а так как лампочка еле тлела, он встал на бетонный табурет и приблизил к нише, где тлела лампочка, лист бумаги.
На третьи сутки у него кончилось курево. Он спросил у дежурного напиться и сказал:
– Старшой, а старшой. Сделай для меня дело.
– Какое?
– Да маленькое. Тебе ничего не стоящее.
– Ну, говори.
– Дай закурить?
– Я не курю.
– Это ничего. Ты у малолеток попроси.
– Хорошо. Только сиди тихо.
– Будет сделано.
Прошло с час. Глаз постучал. Пришел надзиратель.
– Ну что, старшой?
– Подожди, некогда мне. Чуть позже.
Прошло еще с час. Глаз опять постучал.
– Не стучи. Начальство ходит. Потом.
Время шло. Глаз от предчувствия, что скоро закурит, глотал слюнки. «Скоро вечер и дубак сменится. Что же ты, падла, меня обманываешь. Хочешь дотянуть до конца дежурства и уйти. Чего тогда полдня обещал? Сказал бы, как все дубаки, что нет, не могу, не положено. Хорошо, увидишь, как слова не сдерживать».
Глаз постучал. Пришел дубак.
– Ну что, старшой, как там?
– Потом, потом, подожди.
– Ладно. Принеси напиться.
Надзиратель принес чайник, налил в миску через кормушку воды, и Глаз выплеснул ему в лицо воду.
– Будешь знать, как обещать. Лучше б сразу сказал, что не могу.
Надзиратель вытер лицо рукавом.
Скоро он сменился и заступил новый. Глаз попросил воды. Встав на бетонный табурет, он плеснул воду в нишу, где тлела лампочка. Она зашипела и тут же бухнула. «Хоть без света посижу. Все печенки просветил. Полтора года сплю и встаю с окаянным. Опостылел ты, свет тюремный», — думал Глаз, сидя на бетонном табурете.
Резинка на волчке поплыла, и в карцер проник луч света. Надзиратель смотрел в волчок: стекло отражало собственный глаз. Надзиратель подумал: он тоже смотрит в глазок.
– Отойди от глазка, — сказал дубак.
В волчке у надзирателя все отражался собственный глаз. И он, закричав: «Отойди же от глазка! — открыл кормушку. — А-а, лампочка перегорела».
Он вызвал электрика. Электрик, куря папиросу, зашел в карцер, поставил возле дверей табурет, встал на него и заменил лампочку.
– Брось, ради Бога, окурок, — умоляющим голосом попросил Глаз.
Электрик, подняв табурет, бросил в угол окурок.
Утром надзиратель сменился, и Глаз попросил воды. И снова глушанул лампочку.
Через некоторое время надзиратель посмотрел в волчок и понял — перегорела лампочка. Вызвал электрика. Пришел тот же добряк. И опять с папиросой в зубах. Он заменил лампочку, а Глаз вновь попросил.
Через пять суток Глаза привели в камеру. Богдан жал ему руки и по-отечески ругал.
На следующий день Богдан получил ответ на кассационную жалобу: срок снизили до двенадцати. Он радостно поднял над собой желанный ответ и восторженно сказал:
– Есть еще Советская власть! А ведь это адвокат сделала. Спасибо Валентине Михайловне.
– А как фамилия твоего адвоката? — спросил Глаз, услыхав знакомые имя и отчество.
– Седых.
– И у меня она была. И одну статью отшила.
22
Открылась кормушка, и разводящий, нагнувшись, крикнул:
– Петров, с вещами!
Глаз быстро скатал матрац.
– Куда это тебя? — спросили зеки.
– Может, в другую камеру?
Он попрощался со всеми, и его увели на склад. Он сдал матрац.
Глаза закрыли в боксик. Там два зека, чадя сигаретами, травили друг другу, смакуя, чьи-то похождения, не обращая внимания на вошедшего. Глаз закурил.
«Э-э-э… Во-о-он меня куда. Так меня на дурака проверять хотят. Отец, значит, добился, чтоб меня проверили. Это хорошо. Тэк-с… Привезут меня к профессору Водольскому — эх, и начну я у него чудить. Подвал рассказывал, что, когда его проверяли, профессор спрашивал, знает ли он Пушкина и Лермонтова. Подвал ответил, что учился с ними в школе. Я устрою комедию еще чище. Я не то что Пушкина, скажу — Иисуса Христа знал и меня с ним распяли. Я начну там так баламутить, начну бегать по кабинету, скажу — за мной гонятся — задержите их, они хотят меня съесть. Я буду бегать по кабинету, буду бросаться на стены, падать, рыдать, попробую задавиться на проводе от лампочки… Да нет, он признает меня сумасшедшим. Если я буду на первом или втором этаже и если не будет решеток — выброшусь из окна. А может, стоит попробовать выброситься из окна, даже если на окне будут решетки? Это еще лучше. Скажут — точно дурак. О-о-о, профессор меня надолго запомнит. Я съем у него все окурки из пепельницы, если он курит, а если нет, съем деловую бумагу. Скажу, жрать хочу, три дня за мной черти гоняются и поесть некогда, — так думал Глаз, и от предчувствия, что он выкинет у профессора, по телу проходила дрожь и по коже — мурашки. Его бросало в жар, бросало в холод от того, что он собирался выкамаривать у Водольского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140