Утром, взглянув в зеркало, я остался доволен собой. Штаны на мне были на редкость искусно зачинены. Рубашка не просто чистая - глаженая, впервые в жизни я надел глаженую рубаху. Мерджан сунула мне в сумку четыре пряника, горсть конфет и сказала, что сегодня я очень славненький. Губат выглянул из-под одеяла и помахал мне рукой: "Желаим удач!" - по-русски крикнул он.
Двери школы, те, что выходили к базару, были открыты настежь, и вся улица запружена школьниками. Черный пес сидел возле будки дяди Селима и с бесконечным удивлением разглядывал ребячью толпу. Радио на высоком доме со звездой громко рассказывало о школе, и, словно для того, чтобы поторопить ребятишек, время от времени играла веселая музыка.
Дядя Селим, зажав между коленей старый ботинок, прилаживал к нему заплату и рассказывал черному псу, что такое школа и зачем туда идут ребята. Я торопливо скормил псу два пряника, а пока пес жевал их, дядя Селим успел благословить меня и наказать, чтобы я хорошо учился. В дверях я обернулся, взглянул на дядю Селима и понял, что сейчас он рассказывает псу обо мне.
Каждое утро, как только на консервном заводе гудел гудок, к висевшему на айване школьному звонку подходил дежурный учитель с красной повязкой на рукаве; следом за нашим звонком раздавался звонок во дворе детдома. Учителя брали журналы и один за другим спускались с верхнего айвана; там оставалась лишь директор школы Фирюза-ханум. Она стояла, облокотившись о перила, и ждала, когда начнутся занятия; ее гладкие волосы блестели, розовое лицо лоснилось, как после бани, вежливая улыбка редко сходила с губ.
Если после звонка прибегал какой-нибудь запыхавшийся мальчишка, Фирюза-ханум делала ему внушение, чтобы это было в самый последний раз, и пускала опоздавшего на урок. Потом она уходила, и, пока не раздавался звонок на перемену, верхний айван оставался пустым.
В классном журнале моя фамилия стояла последней, и парту я себе выбрал тоже последнюю. Если бы я захотел, то мог бы сесть и поближе, но мне было все равно - во всем классе меня привлекала только одна парта, та, на которой сидела девочка по имени Хакикат, но место рядом с ней оказалось занятым. Хазер, сидевший рядом с Хакикат, был первым учеником, и я сразу понял, что ни по одному предмету мне не удастся его обогнать. Хазеру улыбались все учителя, и он страшно зазнавался. Я бы смирился с тем, что Хазер первый ученик, но уступить кому-нибудь улыбки учителей, которые столько лет были моей единственной и вполне заслуженной наградой, - это было выше моих сил.
Едва ли меня хватило бы надолго - сидеть на последней парте и вспоминать первую парту в старой школе, и старых учителей, и то, как они улыбались мне и в школе, и на айване, и на улице. Всю осень, возвращаясь из школы, я пугал своим мрачным, видом тетю Медину; могло случиться, что я просто забросил бы учебу, но однажды в наш класс пришла Фирюза-ханум. Мы только что кончили диктант. Фирюза-ханум подошла к моей парте, посмотрела в тетрадь и пошла вперед, заглядывая во все тетради. Потом снова вернулась ко мне.
- Тебя как зовут?
- Садык.
- Ну-ка, Садык, покажи мне твою тетрадь.
Она взяла тетрадь, развернула ее на том месте, где был написан сегодняшний диктант, и показала всему классу.
- Видите, ребята? Садык будет одним из лучших учеников нашей школы.
Она положила тетрадь на парту и погладила меня по голове. Как только Фирюза-ханум вышла, ребята, все как один, привстали с мест и повернулись ко мне.
Прошло еще несколько дней. Сейяд-муаллим, преподаватель алгебры и наш классный руководитель, высокий сутуловатый человек, принес в класс стопку тетрадей.
- Садык! - вызвал он меня.
Я встал. Сейяд-муаллим спросил, как звали моего прежнего учителя по математике, а потом сказал, что я лучше всех выполнил домашнее задание: и задача и примеры сделаны правильно и без единой помарки. На перемене меня окружили ребята; даже кичливый Хазер признал теперь меня человеком.
То, чего я никак не хотел уступить Хазеру, я получил еще до конца первой четверти и великодушно простил ему все его остальные успехи и заносчивость. Только много позднее, зимой, я узнал, что Хазер ходит такой нарядный вовсе не потому, что его отец портной и умеет шить одежду, и важничает он вовсе не оттого, что у него по всем предметам пятерки, а оттого, что он родной брат "горсовета" Джалилова. По нескольку раз в день вызывали Хазера учителя, громко произнося эту фамилию, но лишь тогда, когда Хазер показал мне свой красивый дом, я сообразил, в чем дело.
Как-то после уроков Хазер отвел меня в сторону и предложил сходить "в одно место". Для этого, сказал он мне, нужно сначала купить на рынке орехов. Потом мы пройдем за школу к детдомовской стене. Там есть ворота, а под воротами - лазейка; Хазер свистнет, и в дыру пролезет Айша - девочка из детдома. Мы отдадим Айше орехи, а она даст нам пощупать ее.
Мы купили на базаре орехов, обошли вокруг детдома, Хазер свистнул, и в лазейке под воротами действительно показалась девочка. Девочка была плотная, коренастая, но лазила ловко, как кошка. Увидев меня, она замерла от неожиданности; сначала побледнела, потом вся залилась краской. Что касается Хазера, тот нисколько не растерялся, схватил девочку за руку, сунул ей орехи и стал тискать ее. Отпустив наконец Айшу, он позвал меня. Я не мог сдвинуться с места. Девочка постояла немножко, устремив на меня круглые от страха глаза, повернулась и шмыгнула в дыру под ворота.
Сначала Хазер поднял меня на смех, но, увидев, что я не в себе, спросил деловито:
- Чего струсил? Здесь же никто не ходит... Завтра придешь?
- Нет, - ответил я, - завтра я не приду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69