..
Вот тогда-то до меня и дошел смысл непонятного газетного выражения "насилуют женщин", только я не знал раньше, что это делают не только фашисты, про которых пишут в газетах, и что перед этим устраивается свадебный пир и гремит музыка... А оказывается, у тети был любимый, директор клуба, тот, который стал потом отцом Азера...
- Ничего, Медина! Не старуха, другого найдешь!
- Ну нет! Это шапку можно - с одного снял, на другого напялил! Сыта я замужеством! По уши сыта! Подумать, и то в дрожь бросает!
Или они перестали шептаться, или я заснул в этом месте, но больше я ничего не помню. Проснувшись, я сразу увидел веселые глаза тети Мерджан. Она тормошила меня и напевала:
Эй, Садычек, Садычбк!
Разменяй мне пятачок!
Мы позавтракали фасолью, оставшейся с вечера, напились чаю с сушеными ягодами и вышли на улицу. Было очень весело, Мерджан разбежалась и прокатилась по заледеневшей тропинке. Потом мы разошлись каждый в свою сторону: Мерджан на фабрику, тетя - со мной, проводить.
- Тетя, - спросил я, когда мы подходили к школе, - что такое "шлюха"?
- Очень плохое слово, сынок, никогда так не говори!
- А Мерджан шлюха?
- Ты что?! - Тетя удивленно взглянула на меня. - С ума сошел?
Я замолчал.
У школьных ворот я остановился и потянул тетю за рукав.
- Тетя, а кто Мерджан?
- Человек! - вразумительно ответила тетя Медина. - Очень хороший человек! Иди, иди, сынок, - сказала она, подталкивая меня в спину. - И не гоняй по улицам, кончатся уроки, прямо в сад! И чтоб я никогда таких слов не слыхала!
Мерджан стала приходить к нам почти каждый день. Я радовался, когда она приходила. Тете тоже было с ней хорошо. Самые сокровенные беседы начинались ночью, когда мы гасили лампу и укладывались. Я затихал, а женщины, думая, что я сплю, принимались шептаться. Я напрягал слух, боясь проронить хоть слово, потом, сам того не замечая, переставал слушать, задумывался и засыпал...
4
С наступлением весны дедушка Аслан все чаще стал выходить на улицу со стопкой газет; он собирал их целую зиму. Если Азера поблизости не оказывалось, старик присаживался возле какого-нибудь дома и доставал из пачки газету.
- Ну-ка, - говорил он, протягивая ее какому-нибудь мальчишке, почитай. Что-то у меня глаза слабы стали... - Ему никто не перечил, хотя ребята прекрасно понимали, что дело не в глазах, просто дедушка Аслан не умеет читать. Может, он и разбирал когда-то арабские буквы, но уж новый алфавит ему, конечно, не под силу. Слушал старик напряженно, по нескольку раз заставлял перечитывать все, что касалось войны, запоминал почти наизусть и вечером, когда старики собирались у мечети, поражал их осведомленностью в военных делах и твердой уверенностью в том, что война скоро кончится.
Впрочем, в эту весну многие начали поговаривать о близком конце войны. Мне тоже хотелось верить в скорую победу, но что-то мешало этому. Может быть, то, что для нас война вроде бы только началась, и хотя в деревне почти не осталось парней, она лишь недавно дала себя знать по-настоящему.
Чаще стали ссориться женщины; они ругались, разнимая сцепившихся в драке мальчишек, бушевали в лавочке, когда туда привозили сахар, сражались из-за поливной воды, в кровь разбивая друг другу головы. Ребятишки не уступали взрослым; мальчишеские драки становились все более ожесточенными: сильные избивали тех, кто послабее. Даже собаки стали небывало свирепыми от них просто не было проходу. Стали поговаривать о воровстве - такие разговоры я слышал впервые... Начался голод. Начался он постепенно, и я не сразу понял, что это и есть голод. Если в деревне кто-нибудь помирал, люди радовались, надеясь поесть на поминках, но поминки устраивались все реже и реже... Умерла Халида. С голоду или от какой болезни, она вдруг пожелтела, высохла и стала такая страшная, что я уже стыдился своих слов, сказанных на ореховом дереве. Халида умерла в одну из теплых весенних ночей, ее опустили в могилу, могила была очень маленькая...
Дома резко разделились на две категории: те, в которых пекли хлеб, и те, в которых хлеба не было. Те, у кого был хлеб, прятали его, нашлись и такие, что прятали дым, ухитряясь дымить поменьше. И все-таки изменились не все, немало оказалось таких, чьи души не смогла покалечить война. Старый большевик дедушка Аслан оставался все тем же дедушкой Асланом: как раньше, не боясь расправы, лазили в его сад за жасмином, так теперь шли к нему за куском хлеба. Старик ходил по деревне, говорил, что война скоро кончится, мирил ссорящихся ребятишек, а иногда, собрав их на улице, вел к себе кормить. Если покормить ребятишек было совсем уж нечем, старик принимался рассказывать им о прошлой войне, о голодных годах и, конечно, о Ленине, причем у него получалось, что Ленин всю свою жизнь голодал...
Черный, весь в копоти потолок, темные стены, лампочка с закопченным стеклом... Даже от аккуратно сложенной постели, казалось, пахнет копотью... Маленький домишко деда Аслана не вмещал его шумных гостей, они забирались на кровать, а хозяин располагался на земляном полу.
- Значит, так, - говорил он, поджимая под себя ноги, - вызывает меня один раз Ленин...
В этом месте кто-нибудь из ребятишек обязательно фыркал, не сдержавшись, но дедушка Аслан невозмутимо продолжал свой рассказ, только поворачивался к насмешнику спиной. Рассказывая о Ленине, старик чаще всего смотрел на нас с Азером, наверное, потому, что мы никогда над ним не смеялись.
Как-то раз, проводив ребят, дедушка Аслан подозвал меня и наклонился к моему уху:
- Скажи тете, чтоб не водила к себе ту женщину.
На этом наша дружба кончилась. Больше я не ходил к дедушке Аслану.
Надо сказать, что дедушка Аслан был не единственный, с кем мне пришлось поссориться из-за Мерджан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69