Здесь жили заключенные навек люди, по-разному наказанные за разные грехи.
Но «круги ада» не только гениальный план литературного творения, они следы разных осознаний времени великого города Флоренции.
Там и после смерти спорят люди, разно унаследовавшие опыт прошлого.
Во Флоренции одновременно сосуществовали разные бытия.
Разные классы, разные цехи и разное отношение к труду. Это следы старых споров; следы, для которых время не исчезло, потому что они осмысливали то, над чем думаем сегодня и мы.
Так и «Декамерон» Боккаччо – это собрание приключений людей разномыслящих, разноотносящихся к прошлому или просто о нем не хотящих знать. Женщины и мужчины, рассказывающие новеллы, анекдоты о коварстве в любви, о кораблекрушениях, о войнах, о разлуках, – они разные, но живут одновременно. Чума освободила их от ощущения слепого подпадания законам сегодняшнего дня. Рыцари, купцы, воины и женщины, которые требуют, каждый требует новой жизни.
Такова была и донна Филиппа Боккаччо.
Донна Филиппа участвовала в законодательстве. Разговор этот когда-то прозвучал, по словам новеллы, в городе Прато, недалеко от Флоренции. Теперь там остались старые музеи, работают маленькие текстильные фабрики.
И туристы, которые ищут на путях заблуждения, находят ощущение жизни, которое исчезает из их рук, как будто бы замерзших.
Толстой и учитель его Пушкин в разных моментах жизни своей принадлежат к разным эпохам, с разным пониманием прошлого и будущего. Вот это разноощущение мира, оно и есть основание того, что мы называем литературой.
Прошлое приходит не внезапно, а так же, как не внезапно приходит весна или зима. Природа – это разность ощущения, течение времени; цветы, деревья – свидетели разного искания солнца, разного ощущения почвы, разности ощущения того, что мы называем просто – жизнь.
Герои Достоевского, герои Толстого созданы не только этими великими людьми, но и связаны именем Пушкина.
Блок имя Пушкина называл «веселым».
Трагедии человечества веселы, потому что это пути от прошлого к будущему. Понять это трудно.
Жена Толстого была дружна с женой Достоевского. Они учились искусству издавать.
Сам Толстой не был знаком с Достоевским.
Они не были знакомы и ни разу не пожали друг другу руку, хотя был случай, когда они оказались в одном месте. Поиски будущего не всегда пересекаются.
Я не умею работать над академическими изданиями и уже не успею научиться. Мой путь извилист, и книги, которые я читаю, сменяются.
Я по-разному мыслил в разное время.
Я думаю, что книга о заблуждениях, о живых столкновениях разного понимания жизни, разного понимания долга имеет право на существование, хотя я ее не считаю академичной, уважая академический труд, его трудную дорогу уточнения истины. Много в ней земного и уже освобожденного от листьев забвения.
Для меня путь Достоевского, или Толстого, или Чехова представляется дорогой, вернее, не всегда пересекающимися тропинками, со сменой возможностей понимания жизни. Путь Татьяны Лариной и Онегина не окончен. Книги пишутся не всегда до конца.
Самое трудное – в заблуждении поиска найти истинный вариант.
Лев Толстой, когда писал или собирался написать роман о Петре, говорил и напоминал о крестьянстве, о неподвижности жизни, о том, что как будто когда-то в деревнях князья и крестьяне были очень похожи. Он называл свидетелями старых путешественников.
Даже одежды их мало изменились.
Может быть, изменились к худшему.
Величие литературы в том, что старое понимание, противоречивые понимания, данные в своих столкновениях, не исчезают, они становятся путем в будущее.
Я пытаюсь собрать следы с разных путей, блужданий с разными вожатыми.
Много лет я работал в кино и много раз видел, как режиссеры, показывая картину, еще не вышедшую в свет, говорили, что это только наброски, что все будет переделано.
Люди как будто ежатся, показывая самое дорогое для них.
Хотя набросок – это не так плохо. Во время штурма крепостей набрасывали на стены штурмовые лестницы.
Иначе не перелезешь.
Итак, я уже сказал несколько слов в свое оправдание.
Это старое правило. Боккаччо тоже извинялся. Все извиняются.

II. О птице-тройке

Но пусть простят меня, я собираюсь написать еще одно предисловие и даже кое-что повторить.
Льву Толстому принадлежит мысль о том, что область поэзии бесконечна, как жизнь; но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии и смешение низших с высшими или принятие низшего за высшее есть один из главных камней преткновения.
У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства.
Чтение даровитых, но негармонических писателей, и то же в музыке, в живописи, раздражает и как будто поощряет к работе и расширяет область; но это ошибочно; чтение Гомера, Пушкина сжимает область, и если побуждает к работе, то безошибочно.
Пушкин присутствует и будет присутствовать в нашей жизни, как весна, она радует, даже если запаздывает, как сегодня на улице.
Помню, в каком зале говорил о «веселом имени Пушкин» невеселый Блок: это было в доме на улице, которая теперь называется Некрасовской.
Блок читал стихи тогда так, как будто они давно написаны или высечены на камне, а он произносит уже прежде известное, но сохраненное.
Он не возвышал голоса.
Делал небольшую паузу перед моментом рифмы.
Рифма ощущалась как подтверждение дикции.
Гармония достигается многими попытками.
Блок собирался дать в книгах все свои стихи в хронологическом порядке – как ступени единой лестницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17