Сан-Жоанейра прибавила огня в керосиновой лампе; каноник Диас расположился за столом, развернул газету, аккуратно надел очки и, расстелив на коленях платок, на случай если придется чихнуть, начал читать заметку своим сонным голосом.
Начало было неинтересное: в первых строках шли прочувствованные фразы, в которых Либерал укорял фарисеев за то, что они распяли Иисуса. «За что вы убили его? (восклицал он) Отвечайте!» И фарисеи отвечали: «Мы убили его за то, что он знаменовал свободу, избавление, зарю новой эры» – и т. п. Затем Либерал набрасывал в нескольких ярких штрихах картину ночи на Голгофе: «И вот, пронзенный копьем, он висит на кресте, его одежду разыгрывают по жребию солдаты. Разнузданная чернь…» – и т. д. Затем, снова взявшись за несчастных фарисеев, Либерал иронически предлагал: «Что ж, полюбуйтесь делом рук своих!» И лишь после этого, осуществив искусный переход, Либерал спускался из Иерусалима в Лейрию. «Может быть, читатели думают, что фарисеи давно умерли? Если так, то они заблуждаются! Фарисеи живы! Они ходят среди нас, в Лейрии их полно, и мы их представим на суд читателя одного за другим…»
– Сейчас начнется, – сказал каноник, оглядев поверх очков кружок слушателей.
И действительно началось. Это была целая галерея карикатур на духовенство епархии. Первым шел падре Брито. «Смотрите на него! – восклицал Либерал. – Вот он едет, толстый, как бык, верхом на своей каурой кобыле…»
– Чем же кобыла-то виновата! – обиделась дона Мария де Асунсан.
– «Он глуп, как тыква, латыни не знает…»
Изумленный падре Амаро только вскрикивал: «Ого! Ого!» Падре Брито, с багровым лицом, нервно покачивался на стуле, растирая ладонями колени.
– «Во всем остальном личность глубоко бездарная, – продолжал каноник, произнося эти жестокие слова со спокойной кротостью, – невежа и грубиян, однако и ему не чужды нежные порывы, и, как утверждают люди осведомленные, он избрал на роль Дульцинеи законную супругу сельского старосты».
Падре Брито не выдержал:
– Я его измордую! – взревел он, вскочив и снова тяжело рухнув на стул.
– Да ты послушай, – начал Натарио.
– А что мне вас слушать! Измордую…
– Да ведь ты не знаешь, кто такой Либерал!
– К черту Либерала! Я измордую Годиньо! Годиньо – хозяин газеты. Я из него дух вышибу!
Голос его превратился в хрип. Рука бешено колотила по ляжке.
Ему напомнили, что долг христианина – прощать обиды. Сан-Жоанейра благостным тоном привела в пример пощечину, полученную Иисусом Христом. Падре Брито должен поступить, как Христос.
– А убирайтесь вы к черту с вашим Христом! – завопил Брито на пороге апоплексического удара.
Это кощунство повергло всех в ужас.
– Опомнитесь, сеньор падре Брито, опомнитесь! – воскликнула сестра каноника, отпрянув вместе со стулом.
Либаниньо, схватившись за голову и поникнув под бременем несчастья, шептал:
– Пресвятая дева, мати всех скорбящих, сейчас нас молния поразит!
Видя, что даже Амелия возмущена, падре Амаро внушительно сказал:
– Брито, в самом деле, вы забываетесь.
– А зачем меня провоцируют!..
– Никто вас не провоцирует, – строго возразил Амаро, – и напоминаю вам, как велит мой пастырский долг, что за злостное кощунство преподобный отец Скомелли предписывает покаяние, исповедь и два дня содержания на хлебе и на воде.
Падре Брито что-то ворчал сквозь зубы.
– Хорошо. Хорошо, – резюмировал Натарио. – Брито совершил серьезный проступок, но он вымолит у господа прощение, ибо милость Божия неиссякаема.
Наступила короткая пауза. Только дона Мария де Асунсан все еще бормотала, что у нее вся кровь в жилах заледенела. Каноник же, который в минуту катастрофы положил очки на стол, снова надел их и продолжал чтение:
– «Кому не известен и другой духовный пастырь, с физиономией хорька… – Все искоса взглянули на падре Натарио. – Остерегайтесь его! Если ему представится случай совершить предательство – он его совершит; если подвернется возможность напакостить – он будет рад и счастлив; своими интригами он довел капитул до полного разложения; это самый ядовитый аспид во всей епархии; при всем том он увлекается садоводством, а именно взращивает в своем вертограде две розы».
– Даже и это! – воскликнул Амаро.
– Вот видите? – сказал Натарио, позеленев и встав со стула. – Видите? Все знают, что в разговоре я иногда называю моих племянниц «двумя розами моего вертограда». В шутку. Видите, господа, они и это высмеяли!
На лице его блуждала кривая, желчная улыбка.
– Но ничего! Завтра я узнаю, кто этот Либерал. Ничего! Я узнаю, кто он!
– Пренебрегите, сеньор падре Натарио, будьте выше этого, – сказала Сан-Жоанейра примирительно.
– Премного обязан, сеньора, – прошипел Натарио, кланяясь с язвительной иронией, – премного обязан. Приму к руководству!
Но каноник хладнокровно продолжал чтение. Теперь шел его собственный портрет, в каждом штрихе которого сквозила непримиримая ненависть:
– «…Толстопузый обжора каноник, бывший клеврет дона Мигела, выгнанный из прихода Оурен; некогда он учил нравственности семинаристов, а теперь учит безнравственности Лейрию…»
– Какая подлость! – воскликнул Амаро.
Каноник положил газету и сказал сонным голосом:
– Ты думаешь, меня это задело? Ничуть! Благодарение Богу, на хлеб мне хватает. Пусть лягается, благо есть копыта!
– Нет, братец, – перебила его дона Жозефа, – все-таки у человека должна быть своя гордость!
– Не суйся, сестрица, – отозвался каноник со всем ядом сдержанной ненависти. – Никто не спрашивает твоего мнения.
– А мне все равно, спрашивает или не спрашивает! – взвизгнула дона Жозефа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168