Вернее, она на мне. И держит... Еще как держит!А крик стал пронзительным:— Это ложь! Ложь! Я лгу сам на себя — я люблю этот народ! Люблю!Страданье рвалось:— Ничч-чего! Нич-чего не удалось!.. Слышишь, Лёлька, — ни-че-го! Счастливчики, у кого инфаркт. Счастливчики, кого застрелили у подъезда... Сколько было замыслов! Зачем? зачем Бог дает человеку дожить до краха?!Каялся... Его боль услышали теперь даже стены. Даже лестница, по которой ему не подняться. Даже Лиля.Лиля всхлипнула. Я ее обнял... Лиля Сергеевна вдруг сползает с меня в сторону... В уходящей (за край окна) лунной подсветке я вижу, как дрожат ее губы. Лиле его жаль. Ей жаль его. Жена!.. Он и ее достал.Мне приходит в голову диковатая мысль — это не я, это она кинется сейчас к нему. По ступенькам вниз. Почему бы и нет?.. Станет его успокаивать. Утешать... Вдвоем им не до меня. Лучшее средство! Им будет отлично!.. Они меня здесь забудут. (А я, конечно, усну. Что еще делать?..) И только поутру картинка — они оба поднимутся сюда. В обнимку. Примирившиеся. Поднимутся ступенька за ступенькой... А на полу, закутавшись в их любимое теплое одеяло, посапывает неведомый голый старикашка. Бомж... Бродяжка. Переночевать к ним забрался.Я шепчу ей:«Скажи ему, что всё не зря. Скажи, что не впустую. Лиля... Скажи, что им удалось развернуть целый народ... Огромный народ... Наш народ... Шли к катастрофе».Лиля Сергеевна, сбиваясь, все же согласно повторяет за мной:— Удалось... Костя!.. Удалось развернуть целый народ... Народ! Костя!— А? — вскрикивает он.Я только и хотел внушить политику-профессионалу сколько-то радости. Пусть знает!Это удивительно, как меня разобрало. Это как зуд. Даже трясло от нетерпения... Меня на миг так и втянуло! Засосало, как в воронку.«Момент был критический... Народ шел к пропасти...» — по-боевому, с жаром зашептал я ей.И ведь едва-едва я не влип со своим стариковским энтузиазмом. А всего-то и хотелось — подбодрить человека.«Развернули народ... Так и скажи ему: развернули... »— Развернули народ. Развернули и... нацелили в будущее . — Лиля Сергеевна и своих слов подбросила!«Воздай ему... Скажи, что в тот критический для народа момент они сделали великое дело ».— Вы сделали великое дело, — говорит она.И добавляет свое: — В тот переломный момент. Он кричит со стоном:— О, повтори, повтори!«Великое дело... Сумели!.. — шептал я. — Развернули мысль такого огромного, такого сложного народа... Россия — не река. Россия — море...»Она и это проговорила — и он внизу взревел:— Лёльк! О, повтори, повтори мне эти слова в лицо! Я все-таки подымусь, и ты скажешь... Я подымусь... Ты скажешь. Ты скажешь это, глядя мне глаза в глаза!Нас тотчас прошибло страхом.— Я сплю-ууу! — завопила Лиля Сергеевна уже без подсказки.— Это не важно. Иду, — говорит он. — Иду... Я уже вытер слезы!С расстеленного на полу одеяла я бросаюсь в самое укрытие. Под кровать. Во тьму.По счастью, сил у него хватает только на пол-лестницы. Но как же ясно мы слышали эти бухающие шаги... На пятой ступеньке каменный шаг замер. Я вел счет. Три... Четыре... Пять... Если бы не тьма египетская, я бы увидел его башку. А он — одну из моих ног... Но вот он застыл. Еще раз притопнул медвежьим шлепанцем. На той же, на пятой, ступеньке...Минута зависла.И здесь Лиля Сергеевна с поразительным хладнокровием произносит:— Да ладно тебе. Иди уже в кресло... По десятому каналу.— А?..— По десятому. Иди отвлекись.Я замер в подкроватном подполье.Политик бухал по лестнице вниз. Каменно... Но покорно... Не грохнулся бы... Он был поглощен подвернувшейся мыслью. И сам себе бормотал: созидательного мало. Пусть ничтожно мало... Но помогли ... Помогли совершить разворот... Он сел в мягко запевшее кресло. Он плюхнулся туда. И молчал... Казалось, он все еще насыщался минутой. Я думаю, он отдыхал от боли... С уже отпустившей болью.Но вот он ожил. Защелкал кнопкой телевизионного пульта. То музыка. То стрельба...— Нет, Лёльк. Ты на десятом канале как раз и сбила настрой... Здесь какая-то херня.— Спи, милый.— Да. Да... Утомился.— Зато хорошо поспишь.— Но я же слышал... у тебя там мощно кого-то дрючили! У меня даже встал впереклик. Ноги не держат, а встал — представляешь?— Спи, милый.Он снова притих... А я уже выбрался из андеграунда и, весь хладный, опять жался к Лиле Сергеевне. Нет, нет... Тоже притих... Просто рядом. Я кутался в одеяло. (Под кроватью у них зябко.) Она и мне шептала. Те же тихие слова:— Спи, милый.В тепле и в полудреме я и точно ловил сытый ночной кайф. Убаюкивало... Но при этом (вот ведь старый совок!) я продолжал ее мужу сочувствовать. Политик мне нравился... Его страдания. Его боль!.. Это ж какая редкость!.. Я помягчел, как к старинному другу. Растекся в доброте... И, конечно, чувство вины... Я решил, что так будет честно. Я решил, что я должен согласиться (мысленно)... Чтобы этот страдающий Н. тоже побыл на моей жене. Как я на его. Справедливости ради... Пусть.Я только думал, на какой из них. На какой из моих жен... Пусть он отквитается... Пусть Галинка. Да, Галинка... Никогда не передавал женщину из рук в руки. Но ведь справедливости ради... Галинка... Пусть...Конечно, не мед. Особенно к вечеру она дышала! Злобой! Как-кая была стерва! (Но оказалось, отдать жалко. Все-таки бывшая жена... Все-таки честь.) Я колебался. Даже злобную Галинку... Била зонтиком... Однажды ткнула зонтиком в пах. Прямо в яйца. Как в булыжники!.. Как-кая стервоза!.. Однако же факт: отдаривать и Галинкой не хотелось... Да, да, было жалко. Никогда не думал, что окажусь таким... Жлоб.Я вдруг увидел солнечную вспышку. Я увидел самого себя молодого, с первой моей женой... На лугу... И вокруг бабочки, стрекозы... насекомые. Мелкая, мизерная, миллионная, трескучая рать... Все это мелькало.
1 2 3 4 5 6 7