— Так прикажи страже, государь, — резко и быстро выкрикиваю я, — арестовать и обыскать всех, кто возвысил на меня свой голос — твоя память держит их не хуже моей! Ибо лишь злой умысел разрушения и смерти может противостоять этим чарам! Единение с Той, что зовет к Себе…Я не успеваю договорить — ярензагский метательный нож, нацеленный мне в горло, со звоном ударяется о застежку Орсалла, которой сколот на груди мой плащ. Да, этого стоило ожидать от тех, кто потерял контроль над своими порывами! Я инстинктивно падаю, уклоняясь от второго ножа, который отбивает Тэйрин широким металлическим зарукавьем — и ловлю плечом третий, с той стороны, откуда не ждала… да и не мне предназначенный. Сквозь обжигающую боль в сознание прорывается мысль: а Растрейн, оказывается, даже еще больший дурак, чем я думала…— Вот видишь, государь! — нахожу я в себе силы выкрикнуть. — Какие тебе нужны еще доказательства? Я отобрала у них сдержанность… — и тупо смотрю, как рвется наружу кровь из моей раны, почти невидная на черном, Но в мою сторону никто уже не глядит. От дверей в зал доносится знакомый до слез боевой клич: «Андорэ и Эстелин!», и в зал с обнаженными мечами врываются Флетчер и капитан Иммзор, а за ними бегут воины с лебедиными крыльями на шлемах, которые тут же ввязываются в схватки с аттарами и кое с кем из старой гвардии. Иммзор в несколько прыжков оказывается рядом с лордом Растрейном, а Флетчер подбегает ко мне…— Что с тобой, Элендишка? Ох, черт, да они тебя серьезно ранили! — я слышу страх в его голосе и вдруг понимаю, что в этот миг Йоралин Даквортский плевать хотел на всех королей мироздания. Он подхватывает меня на руки, пачкая кровью свое белое одеяние. Рядом уже Орсалл и Россиньоль, кто-то из них, пытаясь помочь, выдергивает нож из раны…Взрыв боли. Мир гаснет.
Не знаю, что заставило меня пробудиться. Просто вдруг сон отхлынул, как волна отлива, и я осознаю себя в темной комнате Флетчера, в трепетной паутине тишины, сквозь которую из окна доносятся звуки праздничного веселья — голоса, смех, аккорды лютни, и над всем — песня Россиньоля: «Все было так, во все века, и будет впредь наверняка!» Еще не ночь, а только поздний вечер, веселье и не думает утихать. Окно распахнуто настежь, но все равно все это — там, далеко, отдельно от меня, не в силах перелиться через подоконник и разрушить мой хрупкий покой. Я просто лежу и даже не слушаю, а слышу.Рану под повязкой слегка, приятно покалывает — это хорошо, значит, к утру от нее не останется и следа. Здешняя Алфирил — умелый целитель. Осторожно касаюсь шарфа, которым притянута к телу моя левая рука, — темная газовая полоса прикрывает грудь, выделяясь на белой рубашке даже в темноте. Все, что сейчас требуется от меня, — сохранять полный покой…Дыхание весенней ночи — ветер чуть касается моего лица, как обещание…Скрип двери. Осторожные шаги. «Кто там?» — хочу спросить я, но оцепенение грани меж сном и явью сковало меня, я здесь и не здесь, и губы не шевелятся. Да это и ни к чему — я уже знаю ответ. Шорох падающего с плеч плаща, едва слышный стук сброшенных сапог… и кровать подается под дополнительной тяжестью.— Спишь? — еле слышно, у самого лица.Я молчу. Я сохраняю полный покой. Шелковистая прядь волос касается моей щеки. Сердце мое, и до этого бившееся не очень сильно, замирает совсем — вот оно… Осторожно-осторожно он подсовывает левую руку мне под плечи, а правую кладет на грудь, совсем рядом с раной. Я жду… непонятно чего, наверное, прикосновения губ… но ничего не происходит — я просто в кольце его объятий.Совсем близко. Так близко, как я даже мечтать не смела никогда и ни разу. Я боюсь пошевелиться, боюсь дышать — только бы не разомкнул рук…А потом все исчезает. Остается темнота и тишина, и в этой темноте я — зеленое пламя, зажженное неведомой рукой. Плоть исчезла, суть обнажена. Я горю, значит, живу, но свет мой не в силах разогнать тьму вокруг меня, только накаляет ее нестерпимо, и я — пламя — дрожу в этой тьме… И осознаю, что совсем рядом со мной другое пламя — синее, как летний полдень, и такое же ослепительное, но не греющее, а лишь разбрасывающее вокруг себя призрачный свет синей лампы.Я тянусь к этому другому пламени, мы осторожно соприкасаемся краями — и на границе рождается, как новая звезда, ослепительная бирюзовая вспышка, и наше биение уже попадает в такт друг другу. Отдергиваемся и снова касаемся, и вдруг — как вздох — вбираем друг друга одним неодолимым движением, и уже нет ни меня, ни его. Есть Мы — бирюзовая звезда, ослепительная и раскаленная — Свет и Сила слились в одно. И каждое дрожание лучей этой звезды, каждая пульсация света отдаются в нервах немыслимым, невозможным наслаждением, и я вижу его — свою — душу до самого дна, и нерешительность уходит, тает как лед, заменяясь радостным изумлением… счастье, непредставимое счастье абсолютной открытости, взаимного проникновения двух душ… слов не хватает, да и не нужны слова, мы — единая нервная система…«Я ждала тебя всю жизнь».«Я тебя тоже. Просто не сразу понял, что ты — это ты».«А я сразу поняла. Я узнала прикосновение твоего пламени. Мы уже были вместе… давно, далеко…»«Да, два раза или даже три. Я знаю тебя. Когда-то давно тебя звали рыжей Ирмгарди».«А тебя — Ренато Флорентинцем. Ты вторая и лучшая половина моей души».«И ты — моей. Ты — жизнь. Нет большего наслаждения, чем делиться с тобой надеждой».«Ты — сияние. Нет большего наслаждения, чем делиться с тобой силой».…Впоследствии Россиньоль рассказывал, что, когда он вошел в комнату, мы лежали, как были, в одежде, застывшие до такой степени, что можно было бы счесть это оцепенением смерти, если бы сердца наши не бились, как одно, а от лиц и рук не исходило зеленовато-голубое сияние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19