Потерпи. Будь поласковей с мистером О'Брайеном. Вот. Сюда. Заходи сперва ты. Ну, будь гостем, Джек!
Она снова его поцеловала — на пороге своего дома.
— Это залог.
Включила свет, и он гордо шагнул с нею вместе к ней в комнату, которая ему не будет чужой, и увидел широкую кровать, граммофон на стуле, притаившийся в углу умывальник, газовую горелку, запертый буфет и её фотографию в картонной рамке на комоде без ручек. Тут она ест и спит. Лежит всю ночь на двуспальной кровати, бледная, в локонах, спит на левом боку. Когда он с ней навсегда останется вместе, он не позволит ей спать. Чтоб не видела снов. Чтоб никогда не лежал с ней и не любил её другой мужчина. Он расправил пятерню на её подушке.
— Надо же! Жить на верху Эйфелевой башни! — сказал, вваливаясь, бармен.
— Ну и лесенка! — сказал мистер О'Брайен. — Зато когда уж дойдешь — уютно и мило.
— Это кому повезет дойти! — сказала миссис Франклин. — Я лично чуть концы не отдала. Старый зараза тонну весит. Да ложись ты на пол и дрыхни. Старый зараза! — сказала она нежно. — Как зовут-то тебя?
— Эрни. — Пьяный поднял руку, защищая лицо.
— Никто не собирается тебя кусать, Эрни. Эй, дайте ему виски глотнуть! Осторожно! Куртку не облей! Завтра выжимать её будешь. Задерни ты шторы, Лу. Глаза б мои не смотрели на этот проклятый месяц.
— Что, грустные мысли навевает, миссис Франклин?
— А я люблю месяц, — сказала Лу.
— Какой же юный влюбленный не любит луну, — сказал мистер О'Брайен и с неотразимой улыбкой потрепал молодого человека по руке. У самого у него рука была красная и волосатая. — Я с одного взгляда понял, что Лу и этот юноша созданы друг для друга. По глазам увидел. Ах ты Господи! Не такая уж я старая калоша, чтоб не разглядеть у себя под носом любовь. Что скажете, миссис Франклин? Вы заметили? А вы заметили, Марджори?
В долгой паузе Лу вынимала из буфета рюмки, будто не слыша мистера О'Брайена. Задернула шторы, изгнала луну, села на краешек кровати, поджав под себя ноги, оглядела, как постороннюю, себя на фотографии и сложила руки, как тогда, при первой их встрече в саду, ещё до поклонения молодого человека.
— Тихий ангел пролетел, — сказал мистер О'Брайен. — Все как воды в рот набрали! Может, я сказал что-то не то? Эх, пить будем, гулять будем, однова живем! Интересно, для чего я понакупил этих чудесных блестящих бутылочек?
Бутылки открывали. Пустые ставили на камин. Виски лилось рекой. Хэролд и Марджори в задравшемся платье сидели вместе в одном кресле. Миссис Франклин, покоя на коленях голову Эрни, пела «Невесту пастушка» хорошо поставленным нежным контральто. Мистер О'Брайен отбивал такт ногой.
Я хочу обнять Лу, думал молодой человек, глядя, как мистер О'Брайен топает и улыбается, а бармен подминает Марджори. Голос миссис Франклин сладко журчал в комнате, где им бы лежать с Лу в белой постели, без этой хохочущей компании, наблюдающей, как они тонут. Вместе идти ко дну, с одним камнем на одном прохладном, сросшемся теле, падать в белое, пустое море, чтоб никогда уж не всплыть. Сидя с ним рядом на их брачном ложе, так близко, что слышала, как он дышит, она была от него дальше, чем до того, как они познакомились. Тогда у него было все, кроме её тела, сейчас она два раза поцеловала его — и все исчезло, кроме этого вступления. Быть поласковей с мистером О'Брайеном. Железной рукой стереть эту старую обволакивающую улыбку. Ниже, ниже погружать. Топить Хэролда с Марджори, бросить их, как китов, к ногам мистера О'Брайена.
Хоть бы уж свет погас. В темноте они с Лу могли бы залезть под одеяло и притвориться мертвыми. Кому они нужны — мертвые, недвижные, беззвучные? Пусть себе орут на головокружительной лестнице, пусть тычутся во тьме по тесным, заставленным коридорам и вываливаются в ночь и рыщут среди кранов, стремянок, среди тоскливых развалин. В сочиненной тьме раздавался уже голос мистера О'Брайена: «Лу! Ты где? Ответь! Лу! Лу!» — и полое эхо в ответ: «Ау!» — а её губы в прохладном ущелье постели тайком ласкали другое имя, и он чувствовал, как они шевелятся.
— Очень даже мило спела, Эмералд, и слова ничего. Н-да-с, пастушок что надо, — сказал мистер О'Брайен.
Эрни на полу завел песню грубым, хриплым голосом, миссис Франклин зажала ему рот, он стал лизать и нюхать её ладонь.
— Ну а наш юный пастушок — как? — сказал мистер О'Брайен, тыча рюмкой в молодого человека. — Может, он и петь горазд не хуже, чем строить куры? А? Попроси-ка его по-хорошему, девочка, и он нам споет, как соловушка.
— Джек, ты петь умеешь?
— Как ворона, Лу.
— Может, он и стихи декламировать не умеет? Что за юноша, который не может попотчевать свою даму стишками? — сказал мистер О'Брайен.
Лу достала из комода книжку в красном переплете и протянула молодому человеку.
— Может, нам почитаешь оттуда? Второй том в шляпной картонке. Что-нибудь убаюкивающее. Уже двенадцатый час.
— Только чтобы про любовь, — сказал мистер О'Брайен. — Другого и слушать не хочу.
— Что-нибудь нежное, — сказала миссис Франклин. Она отняла у Эрни руку и глянула в потолок.
Молодой человек прочел про себя, помешкав на её имени, дарственную надпись на форзаце первого тома собрания сочинений Теннисона: «Луизе от её учительницы воскресной школы мисс Гуиннет Фарб. Господь на небесах всех нас хранит».
— Только про любовь, учтите.
Молодой человек стал читать вслух, сощурив один глаз, чтоб не плясали строчки, «Выйди в сад, Мод». И когда дошел до четвертого стиха, голос окреп:
Я фиалке сказал: мне известен тот,
С кем не будет она скучать.
Но когда же уймется танцующий сброд?
Устала она танцевать.
Ночь минет вот-вот, и луна зайдет,
И будет восход опять,
Уже слышится проба утренних нот,
И небо устало спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41