В воротах корраля остались десять раздавленных быков, а поодаль — четыре лошади. Кларита вернулась и рассказала мне все эти подробности, умоляя молчать о нашем сообщничестве.
Когда я положил шкуру ягуара на прежнее место, вся степь еще продолжала гудеть.
На следующий день меня разбудили разговоры о ночном происшествии и вопли старика, прикрывавшего руганью свое злорадство:
— Проклятая жизнь! Я не виноват, что стадо взбесилось. Скажите Баррере, пусть ловит его, если найдет вакеро и лошадей. Но прежде пусть он заплатит мне за погибших коней! Проклятая жизнь!
— Сеньор Баррера собирается переговорить с вами насчет вчерашнего.
— Пусть и носа сюда не показывает, приезжий не расстается с оружием, и я не хочу больше неприятностей в моем имении.
— Мне сдается, — заметил кто-то, — что это душа покойного Хулиана Уртадо явилась в корраль и напугала стадо. Один из сторожей видел над частоколом белую фигуру с той стороны, где, как говорят, был зарыт Уртадо.
— Все возможно.
— Да, он как-то ночью явился к нам с фонариком в руке, там, где начинается степь; он шел, не касаясь ногами земли.
— А почему вы не спросили у него божьим именем, чего ему надобно?
— Потому что он погасил свет, а мы чуть с ума не спятили от страха!
— Бандиты! — проворчал Субьета. — Так, значит, это вы рылись под рожковым деревом? Жалко, я не влепил вам тогда пулю в спину. Несчастные бродяги!
Когда я вышел во двор, там толпилось много народу, но Барреры не было. Притворяясь ничего не знающим, я прошел в корраль, где несколько человек свежевали раздавленных быков.
— Не помогло даже то, — говорил один, — что я пустил коня во весь опор, обогнал стадо и запел, чтобы успокоить быков. Я ускакал очень далеко, и если б не мой конь, меня бы раздавили.
Несколько минут спустя, возвращаясь в дом Субьеты, я увидел, что возле канея Кларита продает собравшимся ром, разливая его из выдолбленной скорлупы кокосового ореха. Здесь было несколько неизвестных мне людей; из-под плащей у них кричали петухи. Хозяева петухов спорили, заключая пари, точили бойцам шпоры или, набрав в рот водки, опрыскивали им бока, приподняв крыло. Ярко оперенные птицы вызывающе поглядывали друг на друга и, злобно нахохлившись, скребли когтями землю. Субьета вошел под навес, взял уголь и начертил на полу неровный круг. Он сел на свое обычное место, прислонившись к столбу, глотнул из бутылки и предложил, с жестким смешком:
— Ставлю сто быков за красного против желтого.
Кларита, высунувшись из-за группы людей, кивала мне головой, давая понять, что пари заключать не надо. Но я с высокомерной небрежностью выступил вперед.
— Я выбираю петуха и ставлю двести пятьдесят голов скота, которые выиграл у вас в кости!
Старик сделал вид, что не слышит.
Тогда кто-то крикнул, показывая сжатый кулак:
— Идет! Десять быков против золота, которое у меня в руке, или против того, что у меня зашито в поясе?
Субьета отказался. Вакеро упрямо настаивал:
— Смотрите, хозяин, — это «орлы» и «королевы», вы зароете их в банановой роще!
— Чепуху плетешь! Но, если золото чистой пробы, я обменяю тебе его на бумажки.
— Нет, так дело не пойдет.
— Дай-ка мне монету, я проверю, не фальшивая ли она.
Старик осмотрел монету со всех сторон жадными глазами, пощупал, звякнул ею и, попробовав на зуб, воскликнул;
— Идет! Ставлю против желтого!
— Но с условием, чтобы кривой Мауко ушел отсюда, иначе он может заговорить петуха.
— Как это я могу заговорить? — протестовал кривой.
Но Мауко заставили выйти из круга, и, как он ни ворчал, его заперли в кухне.
Владельцы петухов взяли их в руки, обсосали им когти и к всеобщему удовольствию натерли шпоры лимоном. Затем по команде судьи поставили птиц на арену.
Хозяин красного петуха, присев на корточки, закричал:
— Ура, петушишка! Глаз красный, клюв опасный, шпоры — шилья, крепкие крылья, грудь колесом, гребень торчком, дерись до смерти, пока не взяли черти!
Петухи гневно оглядывали друг друга, нахохлившись и клюя пол; яркое оперенье на их шеях играло всеми цветами радуги. Они одновременно взлетели, сверкнув в голубом полусвете, и набросились один на другого, старательно увертываясь от удара в голову шпорой или крылом. Под крики зрителей, повышавших ставки, они сшибались в воздухе, сцеплялись в клубок, яростно хрипели, и туда, куда впивался клюв, вонзались в бешеном порыве шпоры; летели перья; капала горячая кровь; звенели монеты, падая на арену; люди восторженно хлопали в ладоши, и желтый петух упал с пробитым черепом, вздрагивая под лапой красного, а тот выпрямился над телом умирающего противника, триумфальным кукареканьем возвестив победу.
В этот момент я услышал конский топот, оглянулся и побледнел: в ворота въезжало несколько всадников во главе с Фиделем.
Появление всадников взволновало не только меня, но и Субьету. Ковыляя им навстречу, он спросил:
— Куда держите путь, ребята?
— Не дальше, чем сюда, — ответил, спешиваясь, Франко.
И он порывисто обнял меня.
— Какие новости в моем ранчо? Что у тебя с рукой?
— Так, пустяки! Разве ты не из Мапориты?
— Мы прямо с Таме, но я еще вчера велел мулату Корреа заехать домой, вызвать тебя сюда и пригнать лошадей. Дон Рафаэль передает тебе привет. У него, слава богу, все в порядке. Где нам расседлать коней?
— Здесь, под навесом, — неохотно ответил Субьета. И он крикнул игрокам: — Убирайтесь отсюда с вашим барахлом, мне нужно помещение.
Хозяева забрали своих петухов и в сопровождении зрителей, бренчавших на гитарах и мараках, направились к палаткам Барреры. Вакеро расседлали лошадей.
— Правда, что вчера взбесился скот?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83