Белоснежный заливал электрический свет хрустали, колонны из малахита, позолоту, шелка, парчу и бархат… За колоннами рыдала, с нежными арфами и скрипками переплетаясь, томная виолончель, будто серебряная луна плыла в жемчужных тучах, словно голубой пел ветер… а кругом этот чертов кавардак сытой толпы…
Из-за колонн, оттуда, где томилась и безумствовала виолончель, в красных трубочках, туго обтягивающих ляжки, и в красных же мундирах вышли под руку с легкими, хрупкими, как лилии, женщинами военные. И навстречу им багровые носы, махая руками, свирепо что-то загорланили и дико…
Крики стихли. Выскочивший из толпы военных, высокий, сухой, зеленокожий Гедеонов окинул толпу ницым взглядом. Увидев в углу связанного Крутогорова, вздрогнул. Но, набравшись храбрости, кинулся сломя голову к нему с выступа.
— Эт-то… что?.. Это, наконец… Что за чер-рт?! Вылинявшие зелено-желтые глаза торчали из-под жестких рыжих бровей, как ножи.
Толпа смыкалась все теснее и теснее, пытая Крутогорова:
— Ты один сюда приехал, а? Что вы затеваете?.. Умрем, а земли мы не отдадим вам. Договор отвергли — вы, красные, первыми. Значит — война?.. Месть на истребление! Говори, что еще затеваешь?!
— Что затевает солнце, когда оно всходит?.. — откинул назад голову Крутогоров, меряя двуногих взглядом. — Но не одно солнце обрушится на вас… Вам, гадам, будет мстить и земля… Через землю вы погибнете.
Круто повернувшись на каблуках, трясясь, вытянул длинную жилистую шею Гедеонов. Выскалил гнилые зубы:
— Ого!.. Да он… не робкого десятка! А еще говорят, что мучили… мужичье-то… Нет, когда б взаправду вымуштровать… не заговорили бы больше! А договорятся! Чем бы это их попотчевать, а?
— В-ешать!.. — подхватила сыть. — Вешать сиволапую сволочь! Виселицей их потчевать…
— А работать кто будет на вас?.. — жег их Крутогоров черным огнем. — Ну да все равно… Чем больше повешенных, тем скорее месть… И лютее… Все из-за земли, знайте!..
Орава кинулась на него с простертыми скрюченными руками и свирепыми криками. Схватила его за шею.
— Решить!
Гедеонов, обнажая гнилые желтые клыки, уговаривал ехидн:
— Не горячитесь. Какой прок, если мы его убьем сразу?.. Надо его немножко попотчевать… В секретку его!..
* * *
Но хрупкая, нежная и светлая, словно сказка, вышла откуда-то девушка (это была Тамара).
— Я прошу… не трогать его… — повернула она пылающее лицо к Гедеонову.
— Ты-ы?.. — воззрился на нее Гедеонов грозно.
Девушка, нежно и светло улыбаясь, взяла под руку отца. Увлекла его в соседний зал.
За колоннами тяжко зарыдала и забилась печаль песни, — точно луна, похожая на смерть в белом саване, мчалась за черными разорванными тучами, разбрасывая бледный серебряный свет по дороге, устланной гробами…
Орава, бросив Крутогорова, таращила вослед хрупкой Тамаре гнойные глаза с ужасом…
В углу же шушукались и судачили холеные тупые барыньки: что это за девица Гедеонова укротила? Говорят, она его дочь… А все ж…
Какой-то старичок-генерал подскочил, шаркая подметками, к дамам. Закрутил старый храбрый ус: это весьма понятно-с, княжна Тамара, видите ли — дочь Гедеонова, — точно. Оно, хоть Гедеонов и давний бездетный вдовец, ну да ведь княгиня — тихоня — хе! хе! — женщина с темпераментом-с, не одному… пришлось убедиться в этом, — и Гедеонов живет с ней, как с женою, уже восемнадцать лет… С мужем, князем Сергеем, у княгини были нелады с первых же годов супружества, и она тогда же сошлась с Гедеоновым — поразил ее, знаете ли, необыкновенный характер генерала. Свяжется же черт с младенцем! От Гедеонова у ней и родилась дочь, хотя Тамару и знают, как дочь князя Сергея…
* * *
Виолончель смолкла — серебряная луна упала и разбилась на острых скалах…
Но что-то светлое цвело в сердце Крутогорова и пело… Не хрупкая ли, огненная Тамара, воздушная и нежная, как сон, окутанная светлым газом?
Тамара прошла около, остановив медленный, долгий взгляд. Маячил и манил хрупкий огненный кубок счастья… Кто выпьет? Кто возьмет огненную красоту?
Ибо не знала Тамара красоты своей, богатства своего.
Из-за толпы на нее взглянул Крутогоров. Она вздрогнула и опустила голову.
И, лишь слегка приподняв багряное, пылавшее лицо, повела искоса серым медленным взглядом, неведомым, как судьба. И, остановившись, шире раскрыла ресницы, глубже заглянула в солнечные глаза Крутогорову, погрузилась в них. И вздох ее был — вздох шумных вершин, омоченных весенним дождем, всплеск ночных волн…
Ушла и не вернулась больше.
VIII
В зале — блеск позолоты, суматоха, музыка, звон бокалов, давка — все смешалось в одну сплошную искру зеленого огня ненависти. Сыпались зеленые искры диких глаз золотой толпы, сливаясь с позолотой стен, с музыкой, с жутью пьяных холеных морд.
Извернулся Гедеонов. Сквозь сутолоку грудей, рев, сквозь изгородь жадных костлявых рук протащил Крутогорова в боковой проход.
— А ты знаешь, — гнусил он над ухом невольника в проходе меж залом и уборной, — знаешь, кто такая Тамара?.. Не догадываешься?.. По фотографиям хотя бы…
Из перекошенного гнилого рта темная била пена. Костлявые руки сжимали Крутогорову горло. . Но молчал посланец — точно не было его здесь, — да и впрямь был он не здесь, а Там, на окраине города, с земляками-пламенниками.
— Ты что ж молчишь?.. — извивался Гедеонов. — Тамара — дочь, слышишь?.. Тут одна загвоздка… мать бы… Но она — моя дочь… Потому что ведь… от меня зачала ее… и не нашла нужным скрывать это… Вот почему Тамара считает меня своим отцом, а не… Впрочем, нелепо было бы звать ее Гедеоновой… Так-то вот… с огнем баба!.. и сейчас еще у ней хахали водятся… из мужиков сиволапых даже…
— К чему это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65