.. Ведь от Сущего исходит только добро…
Но, медленно подводя темные свои зрачки к рябому острому лицу попа, жег его Феофан:
— Добро без солнца Града — страмнее зла… То-то любо было б, коли б Сущий да подал знак о Граде!.. Не искушал бы ложью своей… То-то верно было б!.. А Сущий мучит… Да, знай, молчит…
— За муки — награда… на небеси… — буркнул поп. — Претерпи до конца… Спасен будешь… Феофан покачал головой горько:
— Эх, торгаши… Эх!.. Жулики… Воры!.. Награда… Кого вы не продадите за награду?.. Не убьете?.. То-то любо было б, коли б не гнались за наградой!.. Жулики!.. Воры!.. Убийцы!.. Сожрали солнце Града!.. не подавились, награды-то ждавши?..
Поп, пятясь под березы, бормотал торопливо:
— Ну, заладил… От тебя, брат, ни крестом, ни пестом…
— Ага!.. Видно, не всегда ложь-то помогает?.. — язвил Феофан: — Чего ж уходишь?.. Ты пришел нас просвещать светом Христовым?.. Ну, и просвещай!.. Только без обмана да лжи чтоб…
Но попа и след простыл.
Кляня Сущего и его избранных, побрел Феофан куда глаза глядят.
— Эшь, во, тоже тешатся… Черти смердючие!.. — дико лаялся он, проходя мимо пламенников. — Какая такая красота есть?.. Ну?.. Вечность?.. Огонь сердец?.. Все брехня!.. То-то б…
— Замолчи… — внезапно преградил ему дорогу Крутогоров. — Не говори о том, чего не знаешь.
— Жулье!.. — развевал гривой Феофан. — Все радуются!.. А нет того, чтоб тяготу… принять…
Грустно и испытующе глядел Крутогоров в отверженную погорающую душу Феофана. Тихим взрывал ее голосом:
— Тягота или Град?.. Истина или вечность?.. Окруженный со всех сторон пламенниками, съежившись, притих Феофан. Низко опустил вахлатую, в высокой драной скуфье голову. Но, встрепенувшись и сомкнутые подняв беспощадно хрустящие костлявые руки, затряс ими исступленно:
— Да. Град. А тягота — правда-то — выше вечности!.. Краше Града!.. Крушить!.. Очищать Град. Через Марию-деву… Да… через нее засияет миру солнце Града! То-то любо будет!.. Крушить!.. Крушить.
VIII
За темной хвоей что-то вдруг зашумело. Глухие раздались дикие хохоты. Улюлюкая, гогоча, свистя, из-за ельника высыпала черная орава.
Это были рабочие с гедеоновской фабрики.
Они так и назывались — гедеоновские молодцы.
Махина суконной фабрики Гедеонова торчала за озером в овраге, у железной дороги. Оттуда иногда дымили красные высокие трубы. А больше фабрика прохлаждалась, то есть бездействовала (из-за вечного обсчета «молодцов», отчего те изо дня в день бастовали). Называлось это у Гедеонова крамолой. Искоренял он крамолу свирепо. Но фабричные промышляли ушкуйничеством, набегами на мужицкие огороды, массовками. Заварушка росла. Гроза надвигалась, неся надежды безнадежным.
Сам Гедеонов натравливал рабочих на мужиков, а потом расправлялся с теми и другими. Называлось все это у него политикой, хоть от такой политики и трещало "железное кольцо государства" (выражение того же Гедеонова). Начальство охотилось за населением, население — за начальством. Правители слишком часто о себе напоминали (а самые лучшие правители — те, что меньше всего о себе напоминают). Оттого — не по дням, а по часам делались рабочие сознательными (то есть революционерами). А Гедеонов почему-то полагал, что это ему на руку, так как сам считал себя революционером (только с "другого конца"). Он отдавал предпочтение сознательным.
Сознательность фабричных доходила до того, что с ними не о чем было говорить, кроме как о сознательности (которую они принимали за удаль). Это было как паспорт. О чем бы ни заходила речь — неизменно все сводилось к одному: "А ты сознательный? Не из христопродавцев?" (Тут же — всех христопродавцев именовали душегубами: этого требовала сознательность.)
И потому, едва Феофан прокричал — крушить, на него налетела эта ватага сознательных в пиджаках.
— Кру-шить?.. — подскочил к Феофану шустрый какой-то подхалюза. — Нас крушить?.. Ах вы, сукины сыны!.. Да мы вас так сокрушим, что…
Но хороводы стояли невозмутимы. Тогда черняки пристали к старому угрюмому злыдотнику, вычитывавшему что-то при свете свечи из кожаной, залитой воском книги.
— Здоров, борода!
— Здоров, шайка воров!.. — окрысился старик.
— Пардон… — заломил было картуз подхалюза. — Мы насчет темноты мужичьей. Насчет смысла… Нету никаких богов!..
Но гневным злыдотник заглушил его клекотом:
— Сам ты пардон!.. Жулик!.. Мы Духа ждем… А вам што тут надоть?.. Дух — полнота, а дьявол — пустота…
— Д-у-х!.. Ха-ха-ха!.. — закатился подхалюза. — Смер-дяки вы, эх! Скоты!.. Не выллезть вам из навоза во веки веков… Вот вам и дух…
— Дух — радость!.. Красота!.. — зашумели мужики. — Слышишь шум сосен?.. Звон звезд?.. Шепот земли?.. Это все — Дух!.. А живоглоты полонили свет… Ты не ими ль подослан?.. Вы все с ними?.. — подступали скрытники к толпе. — А?.. Вы — зрячие, с хвабрики, а мы слепые, деревенские… Отвечайте!..
— Фю-ить!.. — свистнул кто-то. — С больной головы да на здоровую?.. Ну и пушкари!.. Ну и смердяки!.. Рра-бы!.. Подождите, мы вам зададим!.. Мы вышибем из вас дух! — рявкнул вдруг, подкинув картуз вверх, подхалюза. — Доллой Богов!.. На бунт против неба!
— Да-ллой!.. — подхватила орава фабричных. — Заходи мужичье проклятое бить!.. Буржуев этих!.. Христопродавцев! Да здравствует анархия!.. Бунт! Долой тиранов — богов этих сиволапых!
Молчавший дотоле Крутогоров, вмешавшись в ораву фабричных, поднял гневный свой голос:
— Вы — предатели свободы… Поймите, меднолобые! Свобода — Дух. Как цветы к солнцу, стремимся мы к Свободе — Вечности — Духу… Но вы в Него не верите… А в медяки — верите?.. И в вождей верите?.. Вы из ничтожества делаете себе богов… Опомнитесь!.. Потому-то, что мы в тлене, — нас и полонили двуногие звери… Вперед же к Свободе — к Вечности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65