В доме, который перед арестом своим он как раз подумывал начать ремонтировать, оказавшись при едва сдерживающем укоризну младшем брате Алексее не хозяином, приживальщиком, был он почти счастлив. Счастлив избавлением ото всего, мыслившегося теперь пустым, излишним.
Весна выдалась ранней. К 11 марта снег стаял, проселком проехать было нельзя, грязи — выше ступицы. Утром ударила первая в этом году гроза, частые молнии полосовали светлеющее небо. Николай Иванович, едва кончился ливень, прихватив с собой узелок с присланными от Таблица семенами и луковицами цветов, небольшую лопатку, ведерко, пробрался осторожно меж луж двором в оранжерею. Дверь болталась на петлях, не закрываясь толком, дул ветер в разбитое стекло. Новиков, ежась от сквозняка, стал просматривать выставленные на стол ящички с яблоневыми, грушевыми, вишневыми черенками. Малые веточки лежали в пропитанных медом тряпицах, обернутых мхом и рогожкой. Взяв три ящичка, он вышел из оранжереи на солнечную сторону, где земля подсыхала уже, копнул, проверяя. Дождевая вода здесь, на бугорке, не задерживалась, и под парой вершков грязи шла влажная, но твердая земля.
Устроить в этом месте вишенье Николай Иванович решил еще зимой, сразу после Рождества, и с той поры много раз обхаживал выбранный бугорок с разных сторон, примеряясь. Особенно хорошо было представлять, как в мае оденутся деревца бело-розовой пеной и смешается их аромат в оранжерее с запахом розанов, левкоев, клевера…
Выкопав две ямки, он передохнул, оперся на лопату, глядя на реку, по которой сходили еще последние обломки льда.
Нажал снова ногой, погружая в чмокающий грунт облипшее грязью железо.
После обеда вымахнула невесть откуда на аллею к усадьбе заляпанная грязью почтовая тройка. Разобрав поданную ему толстую пачку писем, Николай Иванович, под пристальными взглядами домашних, деловые туг же, не вскрывая, отдал брату. Остальные письма забрал наверх в кабинет и, затворив за собой дверь, всей кучкой, не читая, бросил в стол. Что могут ему писать? Снова кто-нибудь сетует, что он не стал попечителем университета; какой-нибудь прогрессист деловым, серьезным тоном предлагает общими усилиями открыть типографию, и то же, то же, то же… Все было, все минуло. Люди разделяются не на добрых и злых, умных и глупых, а тех, кто испытал беду, и тех, кому не выпало еще. О пути крестном из книг да разговоров не узнаешь, только из своей боли. Так чего они все хотят от человека, которому суждены были пятнадцать лет в девятом нумере Шлиссельбургской крепости? Пусть думают, что хотят; ему довольно, крох, которые иные поленились подобрать, довольно садика, книжек, что не разграбили. Не мучило бы еще видение, приходящее едва не каждую ночь: залитый ноябрьским холодным солнцем кабинет Зимнего, пронизывающий, дьявольский взгляд императора… Николай Иванович ни одного слова этого разговора не мог выкинуть из памяти. Наверное, полегчало бы, расскажи кому-нибудь, но делать этого нельзя, как нельзя пандорин ящик открывать. Слово иной раз злее любого зла.
И Новиков нес, будто уголь в обожженных ладонях, открывшееся ему знание тщетности всякого добра, боясь срашивть себя, осознал ли это и человек, говоривший с. ним в день, когда перевозили останки императора Петра III к месту вечного упокоения.
* * *
Выйти из немилости Пален пытался еще в дни коронации, послав прошение через Лямба, председателя военной коллегии. Однако государь, польстив мужикам указом об ограничении барщины тремя днями в неделю и осыпав орденами куракинский клан, к просьбе боевого офицера и опытного чиновника остался глух. Петр Алексеевич запомнил; но обида обидой, а служить надо, и он стал ждать своего часа. Только в конце лета 1797-го удалось вернуться на службу, но и думать нечего было о серьезном назначении. Подступы к государю закрыты плотно: частные дела только через Нелидову, государственные — через Куракиных, более никто при дворе веса не имел. Надежда оставалась только на Кутайсова, и Пален, получив-таки перевод в конную гвардию (за что пришлось просто-напросто заплатить), стал приглядываться к обрастающему титулами брадобрею. Интрига, проведенная с помощью Обрескова, не осталась от него в тайне, как, впрочем, и от многих других, но, пока иные прикидывали, стоит ли искать милостей Лопухиной или повременить до поры, когда государь окончательно удалит Нелидову, Петр Алексеевич нарочито сторонился сплетен, исполнял службу столь ревностно, что в нем начинали видеть преемника барона Аракчеева, отставленного за две недели до назначения Палена генералом. А он метил куда выше.
С утра над Павловском собрались тучи, и император отменил прогулку. Дождь накрапывал, шелестя едва слышно за растворенным окном. Из парка тянуло свежестью, дышалось легко, полной грудью. Но менять решенное недостойно государя, Павел сумрачно сидел за столом, отодвинул от себя бювар, силясь сосредоточить мысль на делах. Со времени возвращения из поездки в Москву и Казань он ощущал смутное, невнятное беспокойство, хоть все шло как должно. В начале осени приедут в Петербург Лопухины, он ждал этого, но отчетливо понимал, что мучается не нетерпением. Ожидание Анны оборачивалось ложью жене, Кате, но и это не имело значения. Не они ли, почувствовав холодность встречи, нашли на второй день по приезде, в Павловске, для праздника, новую французскую актрису, по взглядам которой на государя ясно было, какая ей роль предложена? Этим женщинам ?µго упрекать не в чем!
Но достоин ли он своей благодати, своей Анны?
Павел потянул к себе бювар, открыл, пробежал взглядом первую бумагу, не понял ничего, просмотрел еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81