От Света трех
факелов - четвертый недавно догорел и тихонько чадил - у меня заболели
глаза. Да... привыкать придется. Меня сейчас на белый свет выпустить -
хуже крота буду.
Надсмотрщик спал. Лежал в одном исподнем на нерасправленной койке,
на спине, тихонько похрапывал. Человек как человек, когда глаза
закрыты...
Я осторожно обошел комнату. Нашел небольшую дубинку - вряд ли
предназначенную для усмирения узников, скорее крыс гонять. Но чем
человек хуже крысы?
Подойдя к надсмотрщику, я без лишних церемоний огрел его по
голове. Не в полную силу, спящего убить - это грех смертный, а чтобы
на четверть часа, на полчаса вырубить.
Оказалось - слабо бил! Монах дернулся, открыл глаза и мгновенно
выбросил вперед руку, целясь в шею. Я едва успел отшатнуться, иначе он
разбил бы мне горло. И врезал дубинкой еще раз, теперь уж покрепче.
Сознания надсмотрщик не потерял, но обмяк. Я быстро связал ему
руки, прикрутил к кровати. Рот заткнул тряпицей, валявшейся на
неприбранном столе.
Там же был и кувшин с остатками вина. Глотнул чуток - голова
закружилась.
Крепкое винцо монахи пьют!
Подтащив к койке стул, я уселся и спросил:
- Ну что? Кляп выну - будешь кричать? Надсмотрщик смотрел на меня
своими пустыми глазами и не шевелился. От него пахло спиртным вот с
чего он сынка арестантов кормить послал...
- Подумай, - предложил я. Пошел к рукомойнику в углу, смочил
полотенце и обтерся с ног до головы. Остатки воды просто на голову
вылил, тщательно рясой надсмотрщика вытерся. Вроде бы и умывался в
камере каждый день дармовой водичкой, а все равно кажется, будто
грязью с головы до ног покрыт!
В шкафу нашлись еще две рясы, бельишко, пара штанов. С каким же
удовольствием я оделся! Это только в постели или на пляже приятно
голым поваляться. Накинув на голову капюшон, я подошел к своему
тюремщику. Тот уже немного отошел, подергивался.
- Будешь говорить? - спросил я. И уточнил:
- Тихим голосом?
Он энергично закивал, и я вынул кляп.
- Душегуб... - прошептал надсмотрщик.
- Очень приятно, Ильмар. Ну так что? Жить хочешь?
- Где мой сын?
Не за себя волнуется... значит, есть у него что-то человеческое в
душе.
- В камере. Живой он, живой.
Надсмотрщик кивнул. Что-то уж больно по-доброму я с ним!
- Лежит на опилках, связанный... - добавил я. И приврал:
- А сток заткнут.
Как ты думаешь, часа за три наберется столько воды, чтобы
мальчонку с головой покрыть?
- Ду... - заревел было монах, но я мгновенно прикрыл ему рот
ладонью.
Через пару мгновений надсмотрщик одумался, перестал дергаться, и я
убрал руку.
Сказал:
- А еще я думаю, что вовсе не надо трех часов ждать. Вода-то
ледяная.
Полчаса, час - да и высосет все тепло. Он молчал. Думал.
- Хочешь жить сам и сына спасти?
- Мне уже не жить... - бесцветным голосом сказал монах.
- Неужто святые братья казнят друг друга за провинности?
- Кто в чем повинен, тот такое же наказание и примет... -
прошептал тюремщик.
- На мое место попадешь? - понял я. Надсмотрщик размышлял.
- Тебе решать, - сказал я. - Мне все одно. Так и так в бега уйду.
Получится - хвала Сестре, схватят - живым не дамся. От тебя одно
зависит, что с тобой и твоим сынком станет.
- Мне не жить... - вяло сказал надзиратель.
- А ты до этого жил? - почти весело спросил я. Вроде и торопиться
мне надо было... но сидела внутри какая-то злобная жажда поглумиться
над поверженным врагом.
Монах посмотрел мне в глаза и вдруг кивнул:
- Нет. Я уж лет десять, как умер. Твоя правда, вор. Все желание
издеваться над ним пропало.
- Объясни, как бежать отсюда, - сказал я. - Тогда сток открою,
будет жить твой сын. И тебя не трону, связанным оставлю - и все.
- Разве ты моим словам поверишь? - тяжело спросил монах. - Да и
объяснить это... ночи не хватит.
- Тогда прощай, - сказал я. Потянулся за кляпом.
- Про сток ты наврал, - неожиданно сказал монах. - Знаю, что
наврал, глаза тебя выдают. Жив мой сын?
Я бы ему и так сказал, что ничего ребенку не грозит, конечно...
- Живой он, - признался я.
- Убей его, душегуб.
- Что? - Едва я руку удержал, чтобы не огреть его дубинкой за
такие речи.
- Вина на нем, душегуб. Я с ума не сошел, чтобы послать сына
волков кормить. Видно... видно, понял, что я пьян. Или над тобой
поглумиться решил.
Найдут его в камере, меня здесь... все поймут. Меня в монастырь на
севере, за недосмотр. Его - в камере и оставят. Лучше убей его,
Ильмар-вор. Пусть этот грех на мне будет.
- Что ж вы, святые братья, способны такого мальца в зиндан упечь?
- Я не поверил своим ушам.
- Он не малец, он святой брат, как все мы...
Вот уж не было печали!
Когда бежишь, когда дерешься - тут все едино. И если б пацан шею
сломал, в камеру падая, принял бы я этот грех. Но вот так, уйти, зная,
что мальчонка сгниет заживо в каменном мешке!
- Не смогу убить, рука не поднимется, - прошептал я. - Вор я, а не
душегуб! Понимаешь? Вор!
Надсмотрщик застонал. От той боли, что разрывает сердце, а не от
ударов моей дубинки...
- Как тебя звать? - спросил я.
- Йене.
- Йене, я развяжу тебе ноги. Доведу до камеры. Прыгнешь туда.
Подашь мне сына. Его я оставлю здесь, на койке. Объяснишь ему... что
сказать, чтобы на нем вины не числили.
Монах смотрел на меня с растерянным недоумением. Потом спросил:
- Зачем тебе это?
- Да затем, что не душегуб я!
- В шкафу пол двойной, - помолчав, произнес Йене. - Подними доску,
под ней тайник. Там нож есть и немного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17