Возле этого здания, окруженного террасой, возвышался хоть и невысокий, но видом весьма утонченный, если можно так сказать, искусственный холм, возле которого были вырыты два водоема под названием Пруд пионов и Пруд гортензий. Каждой весной по берегам пышно разрасталась благовонная полынь и заячья трава. Что до пионов и гортензий, то по распоряжению Старца их давно вырвали, потому что хозяину очень хотелось узнать, станут ли они цвести без земли.
У белой стены с восточной стороны библиотеки растет изумрудный бамбук. С другой стороны - лиловый терновник. Бамбук и терновник покамест продолжают свое существование, и возле них нередко можно видеть отпрысков из знатных маньчжурских и китайских фамилий, которые часто приходили к Дин Лу совершенствовать свои знания. Кто-то из них получил степень сюцая [Сюцай - первое из ученых званий, обычно присваивалось после экзаменов в уезде] и даже занял чиновный пост, а вот у Старца чистого инея этого не получилось, хотя он своими блистательными талантами выделялся среди всех своих знакомых, ибо в совершенстве овладел науками, равно гражданскими и военными. Дин Лу, к примеру, мог пропеть оперу "Продажа коня" - всю от начала до конца. Любил он также каллиграфическое искусство. В минуты душевного просветления он заставлял маленького слугу растирать в громадной тушечнице тушь, дабы он смог начертать огромные иероглифы величиной по меньшей мере в три чи каждый надписи "Счастье" и "Долголетие", которые он потом дарил своим коллегам по учению. Однако на Дин Лу порой находила хандра, и тогда он не прикасался к кисти, иногда даже не брал ее в руки несколько месяцев кряду. Не поэтому ли в написанных им знаках чувствовалась поразительная мощь? Правда, иногда в отдельных иероглифах не хватало нескольких черточек или, наоборот, появлялась лишняя точка. Но это уже другой разговор.
А еще господин Дин Лу любил слагать стихи. В минуты творческого подъема он придумывал фразу, а кто-то из друзей - его ученых коллег должен был придумать продолжение. Дин Лу толком не научился ни маньчжурскому, ни китайскому языку, но считал (и даже твердо верил) что, стоит ему хоть чуть-чуть постараться, он преодолеет все препятствия. Но вот надо ли стараться? Он помнил - по чистой случайности - одну или две броские фразы из классических текстов и старался по любому поводу их прочитать наизусть. Вот, скажем, такая строка:
Одинокая утка вместе с вечерней зарею парит.
Осенние воды слились с красками неба.
"Разомкнул уста - появилось на свет целое сочинение!" - так говорили в подобных случаях. Находясь в добром расположении духа, Дин Лу проявлял интерес к разным наукам и учениям. С воодушевлением он бросался знакомиться с самыми различными людьми, среди которых могли оказаться и даосы, и поклонники буддизма, и последователи других школ. Дин Лу считал себя знаменным мужем нового типа, обладающим большой культурой и широтой мышления. Он даже немного симпатизировал взглядам реформаторов Кан Ювэя и Лян Цичао [Кан Ювэй (1858-1927) и Лян Цичао (1873-1929) - руководителя реформистского движения в конце XIX - начале XX в., вынужденные эмигрировать из Китая после разгрома движения властями].
Человек по своей природе довольно добрый, он дарил свое серебро только за то, что кто-то назвал его "почтенным господином". Он никогда не задумывался над тем, кто из его предков был богат больше, а кто меньше, и не интересовался, сколько оставили ему денег дед и отец. Его управляющий докладывал ему о месячном бюджете всего в одной фразе. Дин Лу никогда не опускался до того, чтобы узнать цену какой-то вещи. Если она ему приглянулась, он ее тут же покупал, сколько бы она ни стоила, потому что готов был заплатить любую сумму. С детства он привык играть золотыми и серебряными брусочками или ценными безделушками из агата и нефрита, поэтому никогда не задумывался о действительной стоимости вещей. Наверное, поэтому некоторые даосы и буддийские монахи утверждали, что у молодого барина задатки настоящего небожителя. Его натура, мол, объемлет всю природу, а душа широкая и свободная. И действительно, видя кою-то в печали или тревоге, господин Дин Лу полагал, что все несчастия этого человека идут от узости его мышления и оттого, что бедняга не может вырваться из круга своих забот.
Вряд ли Дин Лу когда-нибудь серьезно думал о том, как пришли к нему богатства. По всей видимости, не вспоминал он и своих предков со всеми их достоинствами и недостатками. С детства он одевался в шелка и привык, что за него все делают слуги. Ему казалось это вполне естественным. Он был уверен, что его блага объясняются счастливой судьбой и особым его предназначением. Понятно, он не скрывал, что он маньчжур, но своим происхождением особенно не кичился. Иногда он даже позволял легонько съязвить и высмеять некоторые недостатки знаменных. Дин Лу смутно ощущал: он принадлежит к какой-то очень редкой в истории, особой породе людей. Немного зная грамоту и умея сочинить две-три строки стихов, он считал, что в любой момент (надо только сделать над собой небольшое усилие) он может приобщиться к сонму небожителей и святых бодисатв. Ученое звание ему добыть так и не удалось, так как платить деньги за чиновную должность он считал недостойным и глупым. Он хотел оставаться свободным, жить без забот и хлопот, вольной жизнью, как облака в небе или бегущая волна.
С нашей семьей у Дин Лу сложились довольно интересные отношения. Мы вовсе не входили в круг его челяди, хотя наша прабабушка в свое время и прислуживала в его доме. Между его дедом, отцом и нашей родней давно существовали какие-то связи, но сказать, чтобы они были тесные, нельзя, так как связи то возникали, то внезапно прерывались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59