.. Горюшко-горе, и што поделать... и ума не приложу!
Заспанные, дрожащие от холода, связывая наскоро узлами свои косы, в одних рубахах, заметались Аксинья и Ольга. Накинули на себя стеганые летники и бросились в переднюю горницу, чтобы обрядить в горностаевую шубку свою хозяйку, да и самим одеться потеплее. Не лето - декабрь, и притом сердитый, морозный...
- Полно тебе, наша государыня-матушка, Феоктиста Ивановна! Не убивайся. Стерпится - слюбится. В чистом сердце бог живет, покорится ему и Василь Григорьич... Личико твое словно яблочко, ручки беленькие, добренькая ты... Бог тебя не оставит!..
Девушки принялись наперебой утешать хозяйку:
- Что уж тут, матушка! Время наше лютое, мятежное. В церковь боязно ходить... Народ лихой объявился... Василь Григорьич, батюшка, царское дело справляет... Воров ловит. Ништо, цветик наш, Феоктиста Ивановна, смерть да жена - богом сужена. Не отступится он от тебя... николи!
Феоктиста Ивановна, слушая девушек, разомлела:
- Милые вы мои!..
Крепко обняла их, поцеловала по очереди.
Где-то в углу скребется мышь. Свечка озаряет тесовые чисто вымытые стены, железные доспехи на них, бердыши, саблю.
Перешептываясь, стали прокрадываться на крыльцо.
Кошка прыгнула. Ахнули от страха, прижались к стене. Закрестились. Почудился оборотень. Пригляделись - рыжая Завируха... Видать, мышонка изловила, желтоглазая.
- Ишь ты, дура! Пошла прочь! - толкнула ее ногою Аксинья.
На воле - стужа; огромная, чуткая, морозная московская ночь. Месяц небрежно раскидал зеленоватые лучи по крышам приземистых домишек, по надворным постройкам, изгородям и запорошенным кустарникам на побережьи.
- Как светло, - молвила, затаив дыхание, Феоктиста Ивановна и, вспомнив, что сегодня день Варвары-великомученицы, добавила:
"Царствуй, девице, со Христом вовеки, Варвара прекрасная!"
Фиолетовые искорки в саду, сколько их! Ели в серебряных кокошниках, словно не снег держат они в своих широко раскинутых подолах, а целые россыпи чудесных самоцветов.
Пар исходит от дыхания; холодок забирается под одежду.
Жутко, никого нет. К гадалке два проулка и небольшой овражек. Избенка ее, в одно окошечко, сбоченившаяся, вон там, ютится на самом краю оврага. Будто и недалеко, а страшно.
- Не вернуться ли нам домой, матушка-государыня? - прошептала Аксинья, дрожа всем телом.
- И то правда... - подтвердила Ольга, перекрестившись.
Феоктиста Ивановна тяжело вздохнула:
- Нет, родимые... Не могу!..
Аксинья шепотом:
- Теперь самая пора для нечисти, для лихих людей. Целые свадебные выезды они оборачивают в волков, портят они людей, в грех вводят. А гадать грешно! Нечисть потешается, глядя на гадальщиков.
Никакие слова не помогали, Феоктиста Ивановна стояла на своем, хотя в душе и сама боялась всего: и леших, и колдунов, и греха, и наказания божьего. В самом деле, вдруг нечистая сила из-за елей либо из овина, а то из бани выскочит?.. Что тогда делать? Тетка Устинья только вчера видела своими глазами жердяя... Предлинный он, и худой, и любит бродить ночью по улицам. Ходит, заглядывает в окна, греет руки в трубах домов, любит пугать людей... Он осужден на вечное шатанье по белу свету, без толку, без дела... Не столкнуться бы с ним, спаси бог!
Так и этак, обсудили - идти!.. Феоктиста Ивановна набралась смелости, передернула плечами: "Ничего не боюсь!" - пошла первая, впереди всех.
И вдруг... "свят, свят, что такое?"
В ужасе вскрикнула, вцепилась в девушек. Те ахнули, уткнулись лицом ей в грудь: "Оборони, господи!"
Улицу перебежал кто-то худой, длинный, ну, словно бес. Бежит крадучись, вприпрыжку, как будто заигрывает с ними... хочет их рассмешить... "Ах, окаянный!"
- Милые мои, видите? - прошептала Феоктиста Ивановна. - Нечистая сила... Жердяй!
Бросились с визгом обратно домой... Вбежав в сени, накрепко замкнулись, наставили мелом кресты на всех дверях. Поднялась суматоха. Конюх Ерёма, долговязый парень с громадными кулачищами, и тот заорал спросонья, полез в запечье, сбил с ног Аксинью. "Ну, ты, Потап-раскоряка! - огрызнулась девка, стукнув конюха по потной спине. Тут еще прибежала в одной рубахе старая ключница Авдотья, плюхнулась на пол, не разобрав, в чем дело. "Прочь, прочь, окаянное лихо! Не мешай богу служить!" причитала она.
И вот при этом-то общем испуге послышалось игривое постукивание в наружную дверь, словно камешком либо косточкой: "тик-так, тик-так!"
"Ой! Ой! Он! Жердяй!"
Похолодело сердце у Феоктисты Ивановны, язык отнялся: хочет крикнуть и не может.
Никто не тронулся с места.
Но игривое постукивание продолжалось недолго: вскоре весь дом содрогнулся от сильного стука в дверь, и послышался знакомый голос.
- Господин наш, Василь Григорьич! Отворяйте! - придя в себя, крикнула хозяйка.
Старая Авдотья оказалась куда смелее молодых. Закряхтела, заворчала, а всё же поднялась с пола и торопливо поплелась, прихрамывая, в прихожую.
- Ты ли это, батюшка, родимец наш Василий Григорьевич? - спросила она, подойдя к двери.
Все ясно услышали сердитый голос хозяина. Засуетились.
Отлегло у всех от сердца: "Слава тебе, господи! Не жердяй!"
Феоктиста Ивановна заторопилась навстречу мужу.
Вместе с густыми клубами ледяного холода, хлынувшими в переднюю горницу, вошел сам хозяин дома, Василий Григорьевич Грязной. Его пышные черные кудри заиндевели, усы и небольшая борода побелели, щеки разрумянились. Цыганские озорные глаза оглядели всех насмешливо:
- Ага! Испужались? То-то!
Развязывая кушак и снимая саблю, он весело сказал:
- Гостя привел. Хотел нас обмануть... Нет, брат, шалишь! Не тут-то было. Попался голубчик.
Он указал жене рукой на длинного, худого человека, чудно одетого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25