Тревожные дни наступают!
Опустились на колени - царь и князь Курбский.
Иван Васильевич громко сказал:
- Тебе, убо, сотворим молитву, господи, молитву мою, понеже Авраам не увиде нас, Исаак не разуме нас, а Израиль не позна нас. Но ты, господи, отец наш еси, к тебе прибегаем и милости просим - мир даждь нам! Просвети лицо твое на нас и помилуй нас! Отторгни длань врагов от пределов царствия сего! Спаси нас!
Курбский усердно бил лбом о ковер государевой палаты.
Оба высокие, статные, царь и князь Курбский, поднявшись, крепко обнялись и облобызались.
- Андрей! - ласково произнес царь, провожая князя из палаты. - Держи втайне мои слова противу Жигимонда. Не открывай никому. Даже и князю Прозоровскому. На тайне государево дело могучо!
- Клянусь, государь! Памятью предков своих клянусь тебе в верности!
- Человеку болтливому, - продолжал Иван Васильевич, - молчание есть тягостнейшая скорбь. "Наложи дверь и замки на уста свои, - писал Иисус Сирах, - растопи золото и серебро, какое имеешь, дабы сделать из них весы, - пускай взвешивают твое каждое слово!"
- Истинно, батюшка государь! Птица поет - сама себя выдает. Так говорил мой в бозе почивший родитель, так думаю и я. Могу ли я поступать во вред своему государю?
- Ну, храни тебя бог!
Иван Васильевич некоторое время стоял неподвижно, прислушиваясь к ровным, твердым, постепенно затихающим шагам князя. Потом помолился и отправился на половину царицы Марии Темрюковны.
Лунный свет пробивался сквозь слюдяные окна длинного темного коридора, бледной, воздушной кисеей ложась на лики апостолов "Тайной вечери", коей украшена была высокая сводчатая стена.
Царь остановился около самого большого окна, оглянулся на стену: "Где Иуда?! Вот он... тянется ко Христу..."
Порывисто отвернулся Иван Васильевич и стал смотреть в окно.
На дворе светло. Полнолуние. Пирамидальные шатры над крыльцами и лестницами и плоские крыши внутри дворцовых галерей и переходов - все освещено.
Три года как скончалась блаженной памяти царица Анастасия Романовна, но каждый раз, когда царь ночью проходит этим коридором, она вновь перед ним, словно живая. Вот и теперь... Ах, лучше не думать!
Отчетливо видны раздутые в боках, похожие на кувшины колонки, на которых покоятся золоченые шатры крылец. Около больших бревенчатых кладовых среди сугробов, по протоптанной дорожке пустынного двора неторопливо шагают взад и вперед неуклюжие в своих медвежьих тулупах караульные стрельцы.
"Анастасия в ту пору посылала им по чарке вина... - вдруг вспомнил царь Иван. - Жалела!"
Опять?!
Нет! Не надо думать! "Курбский сказал: звезды блестящие, светила небесные, - и те разным движением обращаются. Зачем он это сказал? Какие-то свои мысли бродят у него в голове? От былой ясности и следа не осталось. Мутные мысли!"
Иван Васильевич пригнулся, стал вглядываться в небесные знаки.
Итальянец-астролог болтал, будто в небе есть овцы и львы, и медведица... Анастасия не верила ему, смеялась!..
Опять "она"! Опять!.. Вот она стоит в белом, смотрит на него, своего супруга... Она!.. Она!..
Царь схватился руками за голову: "Господи! Душно!" Прислонился к косяку окна: "Уйди! Не мучай!.." Нет! Нет! Это не она - это ангел в белом одеянии... на стене... у входа в палату... Но глаза? Это ее глаза!
Дрожащими губами пытается царь шептать молитву "Упокой душу..."
Анастасия! Она приходит к нему по ночам, не хочет расстаться с ним навсегда, она ходит за ним повсюду, она - в звездах, в снегах, в лазури небес, в церковном песнопении, в иконах, в книгах... А вот тот шатер, под которым, скрываясь от солнца, она сыпала на крыльцо голубям зерна. Разве не она указала розмыслам и богомазам, как украсить те шатры?
Курбский? Да. Она не любила Курбского. Почему же она не верила ему? "Анастасия! Что видела, что чуяла ты сердцем голубиным, - царица?"
Иван Васильевич выпрямился. Страшно! Даже наедине с самим собою страшно видеть царя жалким, слабым!
Прочь, наваждение! Прочь! "Тайную вечерю" на стене надо закрыть занавесью.
Утром надо созвать воевод. Да, надо, надо! Сигизмунд не дал благоприятного ответа, не выдает изменников. Бог ему судья. Царское войско уже село на коней.
То, чему суждено случиться впереди, - ведомо токмо Курбскому, Висковатому, братьям царицы Михаилу и Мастрюку, Челяднину, Басманову Алексею и Малюте Скуратову.
Надо торопиться снарядить новое посольство в Данию и отправить торговых людей за море. Пускай король Фредерик не вмешивается... Пообещать ему остров Эзель... Довольно с него!
Никто не должен мешать Москве! Великие обиды нанесены русскому царю Сигизмундом и немцами; обиды требуют возмездия. Бог того ждет от царя!
- Анастасия! Помолись перед престолом творца о святой Руси!.. шепчет царь, робко, удаляясь от окна.
В царицыной опочивальне тихо. Божница прикрыта пологом. Мария позаботилась. Иван Васильевич улыбнулся...
Осторожно, на носках, приблизился к ложу супруги, прислушался к ее дыханию. Царица прекрасна. Пышные черные косы, мягкие, как шелк, обвивали ее стан, будто шарфы. Тонка, подвижна, словно горная козочка.
Мария не похожа на русских женщин. Ей чужды покорливость, смирение, слепая подчиненность супругу. Домострой не для нее. В черных, томных глазах гордое сознание своей красоты, избалованность, привычка к поклонению. Этого не могут, да и не хотят скрыть густые бархатные ресницы. Она требовательна и капризна; каждый вечер завешивает пологом иконы, ожидая ласк царя. Она постоянно недовольна тем, что он, Иван Васильевич, мало бывает с ней. Да, сегодня он ушел, не дослушав до конца ее упреки. Он не в силах был возражать ей, - так властно сверкали ее глаза, так гневно и вместе страстно звучал ее голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25