- Синьор, пожалуйста, синьор! Где тут гостиница "Аль..." - и забыла вдруг название, беспомощно взмахнула руками...
- "Аль Анжело", - деловито подсказал официант и ловко перебросил поднос на растопыренные пальцы левой руки, а правая заплескалась, как рыба, изгибами подтверждая музыку и очарование латыни. - Дестра, дестра... синистра... - и она ошалело пошла в указанном направлении, следуя плеску чужой ладони, вдоль огромных темных арок и ниш, и колонн самого Собора, в упоении повторяя эту музыку вибрирующим кончиком языка - дестра, синистра, дестра... - уже обожая эту площадь, официантов, туристов, искрометные витрины, мягкие шутовские колпаки и мотивчик старенького колченогого фокстрота из открытых дверей полутемного бара...
В переулках за площадью толпа не поредела, а шла плотным медленным косяком, как рыбья стая.
Она долго блуждала, с радостно колотящимся сердцем, пытаясь найти свою гостиницу по номерам домов, но кто-то бестолковый, а может быть, вечно пьяный, пронумеровал дома в непостижимой трезвому уму закономерности... Наконец, поверх толпы, над фонарями, над витринами она прочла разухабистую неоновую вывеску: "У ангела" - это оказался большой шумный ресторан, забитый публикой, и она испугалась, что Саша все напутал, и ей теперь некуда приткнуться, но вдруг (все происходило мгновенно, хотя и плавно и нереально, как по течению сна) за углом ресторана различила еще одну боковую дверь и ринулась к ней.
На этой стеклянной двери тоже было написано "У ангела" и для наглядности нарисованы скрещенные крылышки, подозрительно смахивающие на долгопалые, долгопятые мужские ноги...
"Да это притон! - сказала она себе весело. - Меня тут ограбят, убьют, столкнут в канал, и дело с концом. Смерть в Венеции!"
Но за входной дверью оказался небольшой грязноватый холл, проходной - во всяком случае, мимо то и дело проскакивали официанты из ресторана, - справа, в неглубокой нише приткнулась давно не крашенная стойка, и вверх на этажи уводили узкие высокие ступени с которых клочьями свисало затертое ковровое покрытие некогда бордового цвета. Под лестницей она разглядела сваленные небольшой горкой дрова. Выходит, где-то и камин был... Все это ее восхитило.
- Синьор, - с ощутимым удовольствием выговорила она почти уже привычно, подойдя к обшарпанной стойке. - Для меня тут заказан номер.
И назвала фамилию.
Забавно, что портье, молодой человек лет двадцати пяти, напомнил ей беспутного двоюродного брата Антошу, погибшего много лет назад от передозировки героина. То же узкое подвижное лицо с густыми бровями, те же "уленшпигельские" складки в углах насмешливого рта и меткий взгляд уличной шпаны.
Он посмотрел на экран компьютера (все-таки эта вездесущая электроника неуловимо оскверняет собой такие вот, старинные дома, надо бы запретить...) и любезно улыбнулся.
- Буона сера, синьора. Ваш номер - сто двадцать седьмой. Пятый этаж. Оставьте паспорт, я верну его завтра утром.
Она взяла ключ и вдруг спросила, сама не зная почему:
- Как вас зовут?
Он замешкался, принимая ее паспорт, глянул из-под густых бровей и сказал, наконец:
- Тони... Антонио.
Она удовлетворенно кивнула (так легким кивком подбородка поощряет на репетиции режиссер актера, нашедшего удачный жест или интонацию) и стала подниматься по крутым каменным ступеням вверх.
Ожидая увидеть тесную клетушку недорогой европейской гостиницы, она отворила дверь и встала на пороге: это была скромных размеров зала с рядом высоких, закрытых ставнями окон, с просторной, в стиле модерн, кроватью, плетеными креслами, зеркальным шкафом... В чем же загадка такой дешевизны, подумала она озадаченно... Вероятно, в отсутствии "мест уединенных"...
Но рядом со шкафом обнаружила еще одну дверь, толкнув которую совершенно остолбенела - еще одна зала, поменьше первой: огромная, на львиных ногах ванна, бидэ, два зачем-то умывальника и зеркало в золоченой раме от пола до потолка. Старая стертая керамика, прерывистые стебли по золотистому полю, кое-где треснувшие плитки, но все облагорожено желтоватым обливным светом трех бронзовых ламп. Сказки Шехерезады, таинственный караван-сарай по дороге в Византию.
- Убьют непременно! - сказала она вслух с удовольствием... - Труп выбросят в канал. И дом - притон, и портье - разбойник... Господи, какое счастье, Антоша, Антоша...
Пропащий так нелепо любимый брат всегда был особой болевой областью ее судьбы. Втайне она считала, что эта боль послана ей в противовес слишком благополучной личной жизни и слишком гладкой, слишком удачной научной карьере. Антоша погиб давно, спустя три дня после рождения ее дочери. "Сгинул ни за понюшку табаку", - говорила Рита, оплакивая его, буквально - омывая слезами до конца дней, "и все вот эта их Академия проклятая, их проклятая богема...".
Рита, святая душа, неродная бабка, преданная мачеха их с Антошей отцов, как она любила, как похвалялась своими внуками: один - ленинградский, другая московская. В детстве они съезжались к ней на дачу в конце мая, после экзаменов. Сначала приезжала на электричке она - с рюкзачком за худыми лопатками, с плюшевой собакой Натой под мышкой... Затем тянулись несколько дней ожидания Антоши и, наконец, - с грохотом отворяемого Ритой ставня наступало утро его приезда. Уже за час они маялись по клязьминскому перрону, Рита говорила: "Ох, опоздает, ох, чует мое сердце...", но вот издали уплотнялся слабый гул, вздрагивал перрон, вылетал поезд, наконец, в распахнутой двери вагона показывался высокий худой Антоша, и - "Э-эй, бабки!" - в знак восторга швырял на перрон грязный бокастый рюкзак.
Много лет с восхитительного полета этого, облепленного вокзальной лушпайкой, рюкзака начинались каникулы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16