Он понимал нелепость ситуации, но растерялся, в голове, все перемешалось. А ведь он ожидал подобного! И придумывал разные речи, которые именно теперь напрочь вылетели из головы. Сердце бешено стучало. Предательское сердце, о чем ты так громко стучишь? Любовь жива и готова вырваться из тисков железного разума?., О нет! Это слишком больно! Они стояли друг против друга и не смотрели в глаза. Пешеходы обтекали странную пару широкой волной, а они все стояли, не решаясь идти или говорить.
– Господи! Как нелепо и стыдно! – наконец промолвила Извекова.
– Нет! Вам нечего стыдиться! Вы были искренни! Буря помимо моей воли бушует во мне. Вот видите, я тоже искренен с вами. Я не рисуюсь. Но я.., я не готов теперь любить, как прежде. И вы должны понять меня, слишком сильно было мое чувство к вам тогда, и много сил ушло на то, чтобы вытравить его из себя!
Она сделала движение, чтобы уйти и покончить с тягостным для нее разговором. Но Борис крепко держал ее за руку.
– Но это не значит, что я отвергаю возможность нашего союза. Послушайте, мы взрослые люди, вы уже не невинная девица. Замужняя женщина. Мы могли бы попробовать быть рядом, привыкать друг к другу. Заново узнавать. Мы будем вместе выращивать наше чувство, нашу любовь.
– Выращивать любовь? – Оля слабо улыбнулась. – Должно быть, это очень прихотливое создание.
Ее улыбка обнадежила Трофимова. Он поцеловал ей руку, хотя она и не произнесла слов согласия. Когда они подошли к дому, где Извекова снимала квартиру, оба подумали об одном и том же;
– Мы не будем торопить нашу любовь, – тихо произнес Борис и в первый раз в жизни прикоснулся губами к ее губам и поклонился на прощание.
Она поднялась к себе и долго сидела, не снимая шляпы и верхней одежды. Прежняя жизнь, полная домашних хлопот, Извеков, его дети, его книги, ее страдания, унижение – все отошло очень далеко, как будто и не было восьми лет. Вечернее солнце посылало в окошко последние лучики, они подбирались к стулу, на который она опустилась, робко трогали край платья, чертили невиданные фигуры на полу. Лучики надежды, нового счастья, новой жизни?
Глава 36
Массивная дверь темного дерева отворилась, и Вениамин Александрович крикнул в глубину комнат:
– Вера! Вера! Да поди же ты сюда!
Весь его вид выражал крайнее раздражение и недовольство собой, дочерью, окружающим миром. Сидевшая с вязанием в столовой Вера вздрогнула и с явным нежеланием поднялась. Она заранее знала весь предстоящий разговор и что за этим последует. В таком состоянии Извеков пребывал, когда очередной роман не получался, а издатели нажимали и сроки иссякали.
– Отчего тебя никогда не дозовешься! – Извеков топнул ногой.
– Вы несправедливы! Я пришла тотчас Же, как услышала ваш голос!
– Нет! Это ложь! Ты сначала делаешь вид, что не слышишь, а потом плетешься нога за ногу!
– Я пришла, сразу, – как можно миролюбивей произнесла Вера, стараясь погасить нарастающую бурю, которая теперь частенько возникала на пустом месте.
– Хорошо, пусть так. Ступай тотчас же в издательство, найди там Короткова, ты его знаешь, и скажи, что до конца месяца рукопись не сдам, не успеваю, хоть убейте меня!
– Но это невозможно, папа! Он ведь и так дал вам второй месяц отсрочки! Я и в прошлый раз ходила, не могу, мне стыдно!
– Глупости какие! – Извекова трясло от раздражения и упрямства дочери. – Какой тебе стыд! С тебя как с гуся вода, а я и впрямь не могу смотреть ему в глаза!
– А вы позвоните ему по телефону, – осторожно предложила дочь.
– Ты просто не хочешь мне помочь! – прорычал романист и хлопнул дверью.
Вера вздрогнула и какое-то время продолжала стоять перед закрытой дверью.
Подобные вспышки недовольства и злобы в последнее время участились. Хотя, если подумать, они нередки были и прежде, только все это мало задевало девушку, все удары принимала на себя сначала мать, а потом мачеха. Теперь, когда они остались вдвоем, Вера оказалась единственным объектом, на которого Извеков выливал свое раздражение. Отец выражал недовольство по любому поводу. То плох обед, то посуда недостаточно блестит, то карпы несвежи.
Пыль на рояле, цветы завяли, забыли переменить с вечера. Погода дурная, дождь моросит. Солнце слишком ярко светит. Газеты всякую дрянь публикуют. Власть беспомощна, городская управа проворовалась. Нравы грубые, народ тупой. Грязь на черной лестнице, и вонь такая, что в кухню тянет…
Все чаще Вениамин Александрович подолгу сидел в кресле после трапезы, не в силах двигаться или работать. В такие минуты он принимался рассуждать на разные темы, и дочь поначалу поддерживала беседу, до тех пор, пока не обнаружила, что отец часто говорит об одном и том же. Его мысль точно ходила по кругу. Порой становилось трудно понять, о чем он толкует.
Вера удивлялась, но не смела указывать Извекову на эти странности в рассуждениях… Ведь не может же великий писатель, властелин умов и покоритель сердец быть при ближайшем рассмотрении стареющим недалеким пьяницей, снедаемым честолюбием и гордыней? Алкогольные возлияния теперь уже не являлись секретом, тем не менее оба старательно делали вид, что порок остается в тайне. Вера не знала, как противостоять злу. Однажды она попыталась робко намекнуть отцу на то, что тот губит свое здоровье и топит талант. Последовавшая гневная отповедь, полная желчи, обидных и грубых слов, принудила девушку незамедлительно капитулировать и больше никогда не касаться запретной темы. Себе дороже!
Вениамин Александрович требовал, чтобы Вера была рядом в любой момент дня и ночи. Он стал бояться умереть во сне, и ей надобно было заходить в нему по несколько раз и ночью, и днем, когда он изволил почивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69