Совсем из-за тебя с ума сошел, — Олег гнал машину по ослепительно-белой колее и весело косился на меня, — Я отменил сегодня важную встречу. Просто посмотрел в окно и сказал себе: «Хочу в лес с Янкой!» Что-то надо с этим делать. Выходи за меня замуж!
Что-то кольнуло у меня внутри. Иголочка была тонкой и острой.
Как это? Жизнь моя катила и катила по своей колее: муж, сын, дом, семья, работа. Я никогда не задумывалась, хочу ли я что-то в этой жизни менять.
— Олег, не сейчас об этом, а? — мне хотелось поскорее освободиться от этой странной, чуть заметно покалывающей тревоги.
Мы оставили машину наверху и стали медленно спускаться вниз, к озеру.
С деревьев падал серебряный снег, тающий под горячим солнцем. И вниз, с крутого склона уже устремились прозрачные, шумные ручьи. От разогретых стволов и прогалин, где снег уже растаял, поднимался пар. День разгорался, становилось все жарче, и лес звенел птичьими голосами, и обреченный снег сверкал невозможной белизной. Как — будто смешались два времени года — солнечный январь и теплый апрель. Все смешалось, все перемешалось в яркой красоте природы, в сумбуре и смятении охвативших чувств, в радостном лае и веселой возне двух белых, мускулистых собак, прыгающих по белому снегу…
Происходящее скорее напоминало сон, чем явь.
— Вот это да! Чтобы снег и так птицы пели, как летом… Знаешь, я даже никогда и не замечал птиц этих. Некогда было. А вот иду с тобой и все замечаю и слышу… Очень странно ты на меня действуешь, Янка! — сказал Игнатьев.
— А меня всегда удивляет: как же так — еще вчера нет никаких птиц, только вороны, а сегодня — вдруг весь лес наполнен ими. Тут какая-то тайна! Как же все эти зяблики, овсянки, соловьи, трясогузки вдруг появляются?! Я не могу представить, что эти крошечные и слабые создания летят через моря… И также странно, когда враз все они осенью исчезают. Куда и как?! Ты видел когда-нибудь как они стаями летят?
— Ничего я не видел. Я и на небо-то никогда не смотрел. Теперь вот часто смотрю…
Мы остановились на деревянном мостике, перекинутом через шумный ручей. Игнатьев молча притянул меня к себе и прижал мою голову к своей груди. Куртка у него была расстегнута, и сквозь рубашку я ощутила его жесткое, мощное, горячее тело, в глубине которого гулко и сильно билось сердце. Нахлынула волна яростного желания, — вот также заходится все внутри в миг свободного падения… Я зажмурилась и уткнулась в его грудь. И вновь пришло это пленительное ощущение полной защищенности от всех тревог и горестей окружающего мира… Никогда ни с одним мужчиной я не чувствовала это так отчетливо, так остро.
Мне хотелось сказать ему: «Я люблю тебя!» Я давно хотела это сказать, но все почему-то не могла решиться. Нет фразы более банальной, чем эта! Но человечество до сих пор так и не придумало иной универсальной формулы… Я так и не решилась.
Бирюзовое дно озера сияло в солнечных лучах. От воды поднимался еле заметный пар. Вокруг не было ни души.
Игнатьев разделся и вошел в воду.
Я с удовольствием смотрела на него. У него было тело боксера-супертяжеловеса. Войдя по грудь, он обернулся и поймал мой взгляд.
— Ну, давай! Я ловлю тебя!
Я кинула одежду и с визгом бросилась прямо в обжигающе-холодную воду…
И там, в голубой воде, и на берегу, когда мы, хохоча, натягивали одежду на свои мокрые тела, меня не оставляло отчетливое ощущение: вот оно, то самое счастье. И не будет у меня счастливее дня, чем этот.
И вновь кольнуло крошечной, тоненькой и острой иголочкой…
И не было у Криса дня счастливее, чем этот.
Он любил маленькую бультерьершу с черным ухом до изнеможения. Они носились по полю, ныряли в снег жаркими пастями, боролись, пили из озера воду, лаяли, грызли толстые палки, изредка благодарно подбегали к хозяевам и вновь любили друг друга…
Неожиданно у озера появилась целая толпа каких-то странных, плохо одетых людей с котомками за плечами. Многие из них были босы. Люди неспешно раскладывали свои рюкзачки, вынимали из них хлеб и термосы.
Потом они дружно встали, повернувшись лицом к солнцу, и запели нестройно и странно:
Люди господу верили, как Богу,
а он сам к нам на землю пришел.
Смерть изгонит как таковую, а
Жизнь во славу введет…
Они протягивали руки ввысь, к солнцу, их лица сияли каким-то нездешним блаженством, и они вновь и вновь повторяли слова своей странной заунывной песни.
— Кто такие? — удивленно фыркнул Игнатьев.
— Это ивановцы. Ну эти, ученики Порфирия Иванова…
— А, которые босиком зимой и летом ходят! Ясно.
— Они хотят жить в единении с природой и презирают все материальные блага, — сказала я.
— А я вот грешен, все же люблю блага…
— Ты мерзкий богач! — засмеялась я.
В толпе верных последователей Великого Учителя Порфирия Иванова стоял Мастер и повторял за всеми незамысловатые слова гимна. Он был в потертой телогрейке, но ботинок с ног все же не снял. Он пел с искренним удовольствием:
…Смерть как таковую изгонит, а
Жизнь во славу введет…
Он смотрел, как его клиент целуется с рыжеволосой женщиной. Той самой, которую он заметил на собачьих боях.
XVII. Венок из одуванчиков
Крис сразу понял, что наступил какой-то необыкновенный день. Мама, Папа и Ребенок суетились в квартире с раннего утра. Они складывали в большие сумки множество вещей, а главное — еду: чудесное, нежно пахнущее мясо, вкусную колбасу и сыр, хлеб и масло, и множество гремящих бутылок, содержимое которых тоже было хорошо ему знакомо: там была та самая противно пахнущая жидкость, после которой все люди становились очень странными и возбужденными. Телефон все время звонил, и Мама или Папа разговаривали с ним то веселыми, то возбужденными голосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57