Имел каждый гражданин еще и датчик совести огромной
чувствительности, помещенный в зубастые клещи, которые начинали его
грызть, если сходил он с пути праведного. Проверил Трурль на специальном
лабораторном экземпляре, что, когда до мук совести доходило, корчило от
них несчастного почище, чем от икоты или даже от пляски святого Витта.
Только раскаянием, делами благородными, альтруизмом потихоньку конденсатор
заряжался и своим импульсом зубы, угрызающие совесть, разводил и маслом
датчик умасливал. Нет слов, хитро было это придумано! Подумывал Трурль над
тем, чтобы угрызения совести дополнительной тягой с зубной болью
соединить, но потом решил этого не делать, потому что боялся, что
Клапауциус опять начнет о принуждении, свободу воли исключающем,
талдычить. Было бы это, безусловно, неверно, потому что имели эти существа
статистические приставки, и никто, даже сам Трурль, не мог сказать, что и
как они делать будут. Целую ночь будили Трурля радостные крики, и шум этот
сильно эму досаждал. "Но теперь уже", - сказал он себе, - "Клапауциусу ни
к чему не прицепиться. Счастливы они, но не не по программе и не по
обязанности, а только статистическим, эргодическим и вероятностным
образами. Моя взяла!" С этой мыслью глубоко уснул он и спал до самого
утра.
Так как не застал он Клапауциуса дома, то проискал его до самого
обеда, а найдя, повел его к себе, прямо на фелицитологический полигон.
Осмотрел Клапауциус дома, изгороди, будки, надписи, дворец правления и его
залы, делегатов, граждан, поговорил с теми и с другими, а в переулке снова
попробовал одному низенькому гражданину в лоб дать, но взяли его тут же
трое других за руки и за ноги, и моментально выкинули из города через
ворота, и хотя следили они за тем, чтобы шею ему не сломать, однако
морщился он, из придорожной канавы выбираясь.
- Ну как? - спросил Трурль, сделав вид, что вовсе не заметил позора
Клапауциуса. - Что скажешь?
- Я приду завтра утром, - ответил тот.
- Разумеется, - уходя, удовлетворенно улыбался Трурль. На следующий
день, около полудня, снова вошли оба конструктора в город, и увидели
большие перемены. Остановил их сразу же патруль, и старший по званию
сказал Трурлю
- Почему у тебя такой кислый вид? Или пения птичек не слышишь? Или
цветов не видишь? Голову выше!
Другой, пониже рангом, добавил:
- Держаться бодро, браво, весело!
А третий ничего не сказал, а только бронированным кулаком треснул
конструктора по спине, да так, что там что-то хрустнуло. Затем все
повернулись к Клапауциусу, но тот, не ожидая дальнейшего, сам так лихо
вытянулся, так убедительно восторг продемонстрировал, что патруль оставил
его в покое, дальше пошел. Сцена эта на творца нового общества произвела
большое впечатление. Уставился он, раскрыв рот, на площадь перед дворцом
счастья, где, выстроившись в шеренгу по четыре, жители по команде издавали
крики восторга.
- Бытию - ура! - орал кто-то с эполетами и с бунчуком, и стройный хор
голосов отвечал ему:
- Ура! Ура! Ура!..
Не успел Трурль и слова сказать, как оказался вместе с приятелем в
шеренге, крепко схваченный, и до самого вечера муштровали их, обучая как
себе зло, а ближнему в шеренге добро творить - все на три счета. Командиры
же, которых звали фелиционерами, то есть с_т_р_а_ж_а_м_и в_с_е_о_б_щ_е_г_о
с_ч_а_с_т_ь_я, а сокращенно - всесчасами, следили за тем, чтобы каждый в
отдельности и все разом выражали полное удовлетворение и совершеннейшее
блаженство, что на практике оказалось крайне утомительным. Во время
краткого перерыва в фелицитологических маневрах удалось Трурлю и
Клапауциусу улизнуть из шеренги и спрятаться за забором. Затем, прижимаясь
к земле, как при артиллерийском обстреле, добежали они до дома Трурля и
для надежности спрятались на чердаке. Это было сделано вовремя, ибо и по
дальним окрестностям сновали уже патрули, прочесывая район в поисках
несчастных, огорченных и грустных, которых быстро обрабатывали прямо на
месте. Трурль, ругаясь на чем свет стоит, искал способ ликвидировать
последствия эксперимента, принявшего такой трагический оборот. Клапауциус
же хихикал в кулак. Не придумав ничего лучше, выслал Трурль в город,
скрепя сердце, отряд демонтажников, причем для большей надежности и в
огромном секрете от Клапауциуса так их запрограммировал, чтобы не могли
они попасться на удочки лозунгов, провозглашающих всеобщую
благожелательность и повсеместную взаимопомощь. Когда столкнулся этот
отряд со всесчасами, то только искры посыпались. Сражались фелиционеры за
дело всеобщего счастья геройски. Вынужден был Трурль послать
дополнительные отряды со сдвоенными тисками и клещами, и тогда перешла
стычка в нешуточный бой, настоящую войну, потому что сражались обе стороны
с огромным самопожертвованием, разя друг друга уже картечью и шрапнелью.
Когда же наконец вышли конструкторы во двор, то поле боя, освещенное
молодым месяцем, представляло собой печальное зрелище. В покрытом дымом
городе лежали тут и там не разобранные в спешке до конца фелиционеры,
продолжая и в своей механической агонии выражать крайнюю и непоколебимую
приверженность идее всеобщего добра. Трурль даже не пытался скрыть свое
лицо, искаженное гневом и отчаянием. Не понимал он совершенно, где же
допущена ошибка, которая счастливцев в держиморд превратила.
- Лозунг всеобщей благожелательности, мой дорогой, может принести
разные плоды, - снисходительно объяснил ему Клапауциус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19