Я только теперь понял, что он шутил, утонченно, научно,
математизированно, и потому тоже - из любезности, поскольку не
чувствовал себя веселым,- засмеялся.
Пустые бутылки со стола исчезли, на их местах появились
новые, полные.
Я прислушивался к разговору ученых как прилежный, но все
менее улавливающий что-либо слушатель. К тому же, я и в самом
деле был уже пьян. Кто-то, кажется, крематор, провозгласил стоя
похвалу агонии как испытанию силы. Профессор Глюк дискутировал с
Баранном об опровергательстве и психофагии - а может, это
звучало как-то иначе? - затем речь зашла о каких-то новых
открытиях, о "мистификационной машине". Я пытался привести себя
в чувство, садился преувеличенно прямо, но моя голова все время
подавалась вперед, я впадал в короткое оцепенение, во время
которого как бы отдалялся от говорящих, вдруг переставая их
слышать, пока какая-то отдельная фраза не звучала у меня в ушах
отчетливо, снова приближая к ведущим беседу профессорам.
- Уже готов? - сказал вдруг кто-то.
Я хотел было посмотреть на него, но, поворачивая голову,
почувствовал, как же ужасно на самом деле пьян. Я уже не думал
ни о чем, теперь только мною что-то думало. В облаке мелькающих
искр я придерживался руками за стол, а потом как собака положил
горевшее лицо на его край.
Прямо перед глазами у меня оказалась ножка рюмки,
стеклянная косточка, тонюсенькая, как стебелек. Растроганный до
слез, я тихонько шептал ей, что я был и остаюсь настороже. Надо
мной продолжали петь и рассуждать,- поистине неодолимы мозги
ученых!
Потом все исчезло. Должно быть, я заснул, не знаю только,
надолго ли.
Когда я проснулся, голова моя по-прежнему лежала на
столе. Я отлежал щеку, она горела. Под носом у меня на скатерти
были рассыпаны крошки. Я услышал голоса:
- Космос... весь космос фальсифицирован... моя вина...
признаюсь...
- Перестань, старик...
- Приказано мне было, приказано...
- Перестань, неприятно. Выпей воды.
- Может, не спит? - раздался другой голос.
- Э, спит...
Они притихли, поскольку я пошевелился и открыл глаза.
Сидели все в тех же позах, что и раньше.
Из угла доносились завывания вибрировавшего крана. У меня
в глазах плавали огоньки, рюмки и лица.
- Молчание! Господа!
- Теперь лучшее время пития!
Я словно бы тонул в доносящихся издалека криках.
"Какая разница,- подумал я.- Такое же низкопробное
пьянство, только по-латыни..."
- Ну, смелей, господа! - приказывал Баранн.- Заниматься
этим приятно и положено по положению... Исследователь должен
быть изящным, проницательным и умелым. Да здравствуют все
девушки, господа! Что принадлежит Зданию, то наше! Прозит!
Все передо мной кружилось, красное, потное, худое,
толстое, снова становясь похожим на то, что было в самом начале
этого застолья.
"Девчонка!" - пьяно орали они и ржали. "Эх, белянка!
Титьки - класс!" И еще: "Так легко всегда с тобой, Венера
Неспящая". Почему все время то же самое? Я пытался спросить, но
никто меня не слушал. Они вскакивали на ноги, выкрикивали тосты,
снова садились, пели, вдруг кто-то предложил хоровод и пляски.
- Уже было,- сказал я.
Они, не обращая на мои слова внимания, потащили меня за
собой.
- Тру-ту-ту ту-ту ту-ту! - гудел толстый профессор.
Мы змейкой, один за другим, с топотом пошли кругом через
комнату, затем через боковую дверь в большой зал.
Холод, которым тянуло из каких-то щелей, меня немного
отрезвил. Куда это, собственно, мы попали?
Похоже на какой-то анатомический музей с залом для лекций
в форме расширяющейся вверх воронки, на дне - подиум, кафедра,
черная доска, губки, мел, полки с банками, чуть в стороне дверь,
на столе - другие банки, пустые, ждущие наполнения спиртом. Я
узнал их - они явно были из кабинета командующего. Видимо, тут
он их добывал. Какая-то почтенная фигура в черном приблизилась к
нашей ритмично топающей группе. Крематор затормозил, губами
показывая, что выпускает пар. Я отцепился от поезда и стоял
теперь один, ожидая, что же теперь будет происходить.
- А! Профессор Симплтон! Приветствуем дорогого коллегу! -
рявкнул Глюк так, что отозвалось эхо.
Остальные присоединились к приветствию, перестали топать,
плясать, обменялись с подошедшим поклонами, сердечными
рукопожатиями.
Седой старичок в сюртуке, с бабочкой, понимающе улыбался.
- Профессор Шнельсапи! Не откажите посвятить в тайну
низы, что это такое,- вдруг нарушил идиллию Баранн, причем не
особо вежливо. Ноги его продолжали отбивать на месте дробь,
словно их так и тянуло в пляс.
- Это мозг... Препарированный человеческий орган,
расчлененный... в увеличении,- отозвался старичок в черном.
И в самом деле, на столах аккуратно были расставлены на
подставках увеличенные части мозга, белые, напоминающие
перекрученные кишки или абстракционистские скульптуры. Профессор
перышком смахнул с одной из них пыль.
- Мозг? - радостно воскликнул Баранн.- Ну же, господа! В
честь гордости нашей! Гей, за мозг!
Он поднял бутылку.
- Прошу, однако, вас выпить этот тост вакхически,
буколически, анаколически!
Он налил всем во что попало и принялся молитвенно
зачитывать этикетки экспонатов.
- О, "темная извилина"! - восторженно произнес он.
Остальные хором подхватили его слова, смеясь до слез.
- О, "серый бугор"! О, "прослойка"! О, "пирамидальное
тельце" - именно это нам и нужно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78