Ни следа Эрмса. Я подбежал к столу, начал
вырывать ящики и вытряхивать их содержимое на пол, на кресла.
Бумаги шелестящим облаком летали вокруг меня. Я услышал скрип
открываемой двери и посмотрел в лицо Эрмсу, в его расширившиеся
голубые глаза.
- Что вы... Что вы делаете?
- Мерзавец! - проревел я и бросился на него. Мы упали в
облако секретных документов. Я душил его, он душил меня. Я пинал
его, кусал, но продолжалось все это не долго. Затопали чьи-то
шаги, кто-то потянул меня за воротник, кто-то обливал холодным
чаем из высоко поднятого стакана. Бледный, трясущийся Эрмс в
помятом мундире собирал с пола бумаги, другие помогали ему, а я,
выплевывая нитки сукна, выгрызенные из его эполет, хрипло орал
со стула, к которому меня прижимали руки стоящих сзади:
- Конец! Будет этому конец, негодяи, убийцы?! Да,
подговаривал шпионить, подстрекал, предавал! Признаюсь!
Расстреливайте меня, четвертуйте, убейте!
В открытых дверях мелькали силуэты проходивших мимо по
коридору. Ни один из них не обращал на мои вопли ни малейшего
внимания. Напрасно я драл глотку, истошно вопил вплоть до того,
что "дал петуха". Наконец, совершенно охрипнув, истощив все свои
силы, чувствуя себя совершенно разбитым, я в бессилии успокоился
на стуле, лишь немо хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная
из воды. Сбоку ко мне подошел кто-то в длинном белом халате,
кто-то засучил мне рукав пиджака. Я увидел напоминающее луну
лицо за очками и почувствовал укол возле локтя. Горячая струйка
полилась в мою вену.
- Виу! - захрипел я пропавшим уже голосом.- Спасибо,
убийцы!

В сознание я приходил постепенно, этапами. Я был огромен.
Не в том смысле, что стал великаном, нет, тело мое не
увеличилось, расширилось лишь мое сознание, стало пространством,
равным тому, которое меня окружало, а может, даже превосходившим
его. Я был не в силах пошевелить и пальцем, но громада моей
внутренней шири царствовала над мириадами этажей белого
лабиринта. Спрятавшийся в теплый уголочек своего естества,
затерянный среди этого колоссального сооружения, я с безмерной
снисходительностью вспоминал о своих недавних заботах.
Затем я постепенно уменьшился, уплотнился и каким-то
образом снова стал прежним. Я почувствовал, что лежу на твердом
и не очень удобном ложе. Пошевелил пальцами. Они липли один к
другому. Я вспомнил чай, которым меня поливали. Должно быть, он
был сладким. Я приподнял голову, она оказалась на удивление
легкой и держалась на шее словно небрежно прицепленная, коснулся
лба, лица, наконец, ощутив, что кровь опасно отливает от мозга,
сел, опираясь о холодную, выложенную плиткой стену.
Через дверь было видно ванную. Я полусидел на обитом
клеенкой диване, довольно высоком, в длинной и узкой комнате с
белыми лакированными стульями и ширмой в углу.
Из-за нее выступал край небольшого письменного стола. У
изголовья дивана стоял стеклянный передвижной столик с
лекарствами и шприцем, на вешалке белели полотняные халаты и
передники, рядом с ними в маленьком шкафчике поблескивали
хирургические инструменты. "Кабинет врача",- подумал я.
И сразу же перед глазами у меня встала сцена у Эрмса.
Ага! Значит, они не поместили меня в заключение, а только лечат?
Может, из этого что-нибудь да выйдет?
Постепенно я начал размышлять. В голову лезла всякая
чушь. Я был озадачен, например, тем, что на столике видел лишь
десять склянок, в то время как их должно было быть девятнадцать,
хотя сам же понимал, что это бессмыслица.
Кто-то посмотрел на меня поверх ширмы, мелькнула верхняя
часть головы, блеснул свет, отраженный в стеклах очков.
Я узнал доктора, делавшего мне укол.
- Как вы себя чувствуете? - спросил он, появляясь в
проходе между стеной и письменным столом.
- Вполне.
Он был в белом халате, невысокий, пухлый, живой, с
румянцем на щеках. У него были черные, умные, блестящие глаза,
роговые очки, ямочка на подбородке и нос как оттопыренная
пуговица. В вырезе белого халата я увидел красный, в зеленый
горошек галстук, а заглянув глубже, когда он приблизился,
заметил краешек форменной одежды.
Мундир! Меня пробрало холодом. Он, ничего не замечая,
придвинул к дивану маленький табурет, сел, нашел пульс на моей
руке, какое-то время считал его, потом посмотрел мне в глаза.
- Я здоров,- сказал я.
Он взялся за розовую трубку стетоскопа, выглядывавшего из
верхнего кармана его халата.
- Теперь уже да,- ответил он. Голос у него был плавный,
певучий.- Вы, вероятно, помните все?
- Да.
- Отлично! Это внушает надежды, что все будет в порядке.
Вы переживаете сейчас сложный и, несомненно, трудный период -
новая среда, адаптация, специфические условия работы, не так ли?
Многое вас шокирует, кроме того, печать секретности, а психика
наша строптива, едва лишь соприкоснется с чем-то, обнесенным
запретом, сразу же так и хочется это нарушить, все изменить,
даже уничтожить - реакция самая что ни на есть естественная,
хотя по уставу недопустимая. Ну, что ж, мы вам поможем.
- В самом деле? - спросил я.
Носки и рубашка были на мне, туфель нигде видно не было,
пиджак висел на стене. Мне было неловко сидеть в одних носках,
свесив ноги с дивана.
- О, вы ведь человек интеллигентный, разумный,- сказал
он, улыбнувшись, делая тем самым более заметной ямочку на левой
щеке.- А что влечет за собой разум? Скептицизм ведь тоже всего
лишь естественный рефлекс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78