Тут уж о своем собственном здоровье думать не приходится, когда вот так на психику давят.
— Ладно. — пробормотал я. — Раз такое дело — лечу и…
Падать не хотелось. Мой пес действительно мог умереть с тоски. Они, эти сукины дети, несмотря на всю их агрессивность, чрезвычайно преданы и, кроме хозяина, никого не любят.
* * *
Наконец-то я сижу не за общепитовским столом, а за своим, кухонным. А какие котлеты! Божественный аромат. Ничего общего не имеющий со столовым. А размеры… Какие размеры! А чем берут котлеты, если не своей величиной! Я обжираюсь! И вспоминаю картину…
Она запомнилась мне еще с детства. Голодный оборванец уписывает что-то большое, вроде калача, а мать смотрит на него с умилением, и по картине видать, думы у нее невеселые. Сама есть хочет, да калач-то всего один.
Вот так же в точности смотрела моя жена на Кирюшу. В порядке исключения он сидел на кухне рядом со мной. Истосковался по мне, и уж я разрешил ему такую вольность. Хозяйка, не сводя с него глаз, скармливала ему из рук котлетину, а он не сводил с меня глаз и торопливо заглатывал куски, не пережевывая. Он явно спешил съесть не только то, что ему давали, но еще и то, что лежало на моей тарелке. Его рыжие глаза завистливо поблескивали, и до супруги наконец дошел смысл этого жадного собачьего взгляда.
— Надо же, — зарокотала она добродушно. — Ведь жизнь отдаст за хозяина, не колеблясь! А как дело доходит до еды, так все его благородство улетучивается. Собака — и нрав собачий!
— Это ты зря на него наговариваешь, — возражаю я мягко, продолжая уписывать котлетину. — Благородство в нем есть. Да еще какое?
Некоторым людям, особенно женщинам, не мешало бы у него поучиться.
— Это ты к чему? — насторожилась жена.
— К его благородству, — невинно говорю я и уже без всякого вдохновения ковыряю вилкой оставшийся кусок. — Вот, к примеру, гуляем мы с ним по улице, он находит кость… сахарную. Ну, ты же знаешь, что это самая любимая его кость.
Хозяйка согласно кивает головой.
— Ну, так вот, — продолжаю я, — без скандала он такую кость никогда не отдает. Сколько шуму обычно из-за нее устраивает. И рычит по-страшному, и лает по-зверски…
— Это он может, — поддакивает жена.
— И вот, несмотря на все это, он может быть и благородным…
— Каким же образом?
— А вот каким! Уж если он отдаст кость мне, то больше никогда не вспомнит о том, что отдал.
— К чему это ты клонишь? — опять насторожилась она.
Я молчу и все свое внимание сосредотачиваю на еде. Я и так уже сказал достаточно много.
— Это ты к тому говоришь, — взволнованно восклицает супруга, — чтобы я не требовала от тебя отчет!
Я еще ниже наклоняюсь над тарелкой. А она, жена, конечно, а не тарелка, начинает набирать обороты.
— Если пес не понимает цены котлетам и деньгам, то ты должен знать их цену. У тебя же, наверное, более высокий интеллект, чем у твоего друга.
И она омрачает всю радость нашей встречи одним-единственным вопросом:
— Где деньги, которые я тебе давала?
Ах, как это гадко! Зачем люди придумали деньги и в дополнение к ним еще и супружескую жизнь, которая, естественно, невозможна без денег?!
— На юге остались, — виновато бормочу я. — Не таскать же их взад-вперед с собой.
— Не черт и носил тебя туда! — кричит она гневно, и ее глаза сверкают, как у Кирши, когда я отнимаю у него кость.
— Откуда я мог знать, что там все так дорого… Там теперь одни девки только дешевые.
— С этим дураком невозможно нормально разговаривать! При чем тут девки, когда мы речь ведем о деньгах!
— Совершенно ни при чем, — охотно соглашаюсь я. — Потому ни с чем и приехал.
— А другие мужья без подарка не возвращаются!
И ушла со слезами на глазах.
Мы остались вдвоем на кухне. Милый пес Кирша с превеликим удовольствием доедает свое лакомство, и плевать ему на грубую выходку хозяйки. А у меня пропал аппетит. А как спешил! Как спешил долететь. И деньги-то у нее я на подарок для нее же просил, а не для того, чтобы чем-нибудь одарить по прибытии. А приехал ни с чем и, оказывается, только собаке и нужен, да и то потому, что пес мой не знает цены деньгам, но умеет, как и всякая собака, бескорыстно любить вкусные домашние котлеты.
* * *
Я смотрю на Гелию с восхищением. Она видит, что я смотрю на нее, но еще пока что не видит моего восхищения. Между нами пока что еще большое расстояние. Но мы с Киршей идем на сближение. Мы только что вышли на улицу, которая ведет к поляне для выгула собак, и вышагиваем степенно и важно. И как знать, может быть, Гелия ждет меня и ждет не первый день. А я, мерзавец, пока готовил себя к занятиям с Кирюшей, ни разу о ней не вспомнил. А вот теперь думаю: зачем это наши дурни так далеко ездят в поисках приключений на свою задницу? Приключений хватит и дома, надо только завести собаку.
Я уже ничуть не жалею, что вместе с перелетными птицами вернулся домой. Да, конечно, если действовать с умом, то и дома можно не скучать. Вон она какая новгородская красавица! И стоит одна-одинешенька. И ничего не стоит. Все у нее бесплатно. А как глаза щурит! И за это тоже платить не надо… деньгами.
Я не спеша, стараясь не уронить своего достоинства, подхожу к одинокой женщине, которой ужасно одиноко уже и со своей собакой.
Ах, весна благотворно действует не только на мужчин!
— Что-то долго не было видно вас? — говорит она мне.
Я вижу в ее глазах грусть. Ах, если бы знать, по ком грустит это одинокое чудо природы!? Я слышу в ее голосе обиду… и не сомневаюсь: она обижается на меня, на мое невнимание к ней.
— На юг ездил, — небрежно говорю я, с нежностью глядя в чистенькое, беленькое, совсем еще девчоночье личико.
Она вскидывает вверх черно-рыжие брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36