Ведь никакого другого лагеря и в помине не было! Трясун просто-напросто бродил во тьме кругами — и напоролся на собственную стоянку. Меня снова торжественно заверили, что Трясун охотиться не собирается и на следующий день ружья в руки не возьмет.
Хотя в ту ночь никто из нас особо крепко и особо много не спал, наутро все бодро вскочили ни свет, ни заря. Настал первый день сезона охоты на оленя, — как я вскоре выяснил, самый важный день в году для охотничьей братии. В честь такого дня охотники разоделись в пух и прах, и теперь нетерпеливо расхаживали взад-вперед, поддавая ногами комья земли. Наконец, по кругу пустили шляпу, и каждый из участников вытянул по клочку бумаги с номером своей засадки.
— У кого двадцатый номер? — заорал Хэппи.
— У меня! — отозвался тучный, но весьма представительный пожилой джентльмен, судя по виду — преуспевающий банкир.
— Дайте-ка глянуть, — попросил Хэппи.
А затем подошел ко мне, вручил мне двадцатый номер, а мой жребий отнес банкиру. Я в толк не мог взять, что происходит. Хэппи пустился в объяснения.
— Ты, главное, помалкивай, — зашептал он. — Это ж лучшая засадка на всем болоте. Держу пари, там ты оленя подстрелишь.
Мы погрузились в лодки и проплыли несколько миль вверх по течению: утренняя охота устраивалась на другом острове. Моя засадка находилась в глубине леса, в трех четвертях мили от места выгрузки. Хэппи прошел со мной до самого конца, желая своими глазами убедиться, что я отыскал и благополучно «вписался» в свою временную резиденцию под указанным деревом и смотрю в нужном направлении. Затем он прочитал мне целую лекцию о том, как правильно держать выданное им же ружье.
— Как услышишь собак, гляди вон туда, в сторону кипарисов, — наказал он, — скорее всего, оттуда олень и выскочит.
— Что, если я выстрелю, но промахнусь? — полюбопытствовал я.
— Только попробуй, после стольких-то трудов праведных! Промахнешься останешься в болотах, так и знай! — сурово отрезал Хэппи. — И не вздумай уходить с засадки, пока я за тобой не вернусь. Сиди тихо, как мышь, и смотри не усни!
— О'кей, я вроде бы все понял, — заверил я. — Мне уже не терпелось покончить с инструктажем и взять дело в свои руки.
Хэппи ушел по тропе, а я осторожно присел под раскидистым дубом, маркером засадки, — взял в руки видавший виды, набитый крупной дробью «ремингтон» и огляделся, постепенно осваиваясь с окрестностями.
Со временем почувствовав себя уютнее, я принялся размышлять — и о многом. До чего же мне повезло: не у всякого есть такой друг, — да что там, почти отец! — как старина Хэппи. Грубоватый, неуживчивый, режет правду-матку, не стесняясь; зато сердце у него — чистое золото. Если уж полюбил тебя, так что угодно для тебя сделает. Посчастливится ли пятилетнему Тому, оставшемуся дома в Батлере, когда-нибудь обзавестись таким вот хорошим другом? А что, если я по ошибке подстрелю олениху? Что, если выпалю по здоровенному оленю — и промахнусь? Неужто Хэппи и впрямь бросит меня в лесу?
Затем я задумался о некоторых своих друзьях и клиентах, ярых противников охоты, вопрошающих, подобает ли ветеринару стрелять диких животных? Проанализировав свои этические принципы и собственное представление о том, что правильно и что — нет, я пришел к выводу, что вполне спокоен как насчет своего законного права на охоту, так и насчет своего подхода к проблеме. Мои два нерушимых правила сводились к следующему: никогда не следует спускать курок, иначе как в случае верного выстрела, от которого смерть наступит мгновенно; и туша не должна пропадать даром: дичь идет либо на мой обеденный стол, либо на чей-то еще. Кроме того, поголовье оленей в юго-западной Алабаме столь велико, что охота рекомендуется специалистами по местной флоре и фауне в качестве одной из мер по контролю за популяцией.
Должно быть, я провел в раздумьях почти час, размышляя обо всем на свете, — от этики охоты, до рубки леса и брачных обычаев белок, когда вдруг осознал, что тявканье и лай псов вдалеке становятся более частыми и настойчивыми. Окончательно пробудившись от транса, я стал внимательнее прислушиваться к гвалту и крикам «ату!» Хотя на оленя я охотился впервые, мое участившееся дыхание и колотящееся сердце подсказывали мне, что собаки взяли какой-то весьма интересный след; и, судя по нарастающему лаю, загонщики стремительно приближались.
Я выглянул справа из-за дерева и увидел оленя еще до того, как услышал его поступь. Зверь находился ярдах в пятидесяти от меня и тихонько пробирался по тропе прямо к моей засадке, то и дело останавливаясь и оглядываясь назад, насторожив уши, и прикидывая, далеко ли еще до сопящих преследователей. Поразмыслив секунду-другую, он дергал хвостом и снова двигался вперед, опустив голову к самой земле. Голову его венчали восхитительно симметричные ветви рогов с огромным множеством отростков, и шел зверь прямо на меня.
Наверное, всегда наступает момент, когда охотник, оказавшись лицом к лицу с нерукотворной красотой величественного оленя, вдруг утрачивает всю свою решимость и не смеет спустить курок. То же самое испытывал и я в тот момент, когда навел старый дробовик и прицелился прямо в основание его массивной шеи. По мере того, как олень вырастал перед моим взором, я просто-таки мог прочесть по его глазам, о чем зверь думает:
«Вот сейчас как прокрадусь мимо этого здоровенного дуба, потом сверну на запад, проберусь через вон те тростники — и был таков; и пусть эти глупые костогрызы гадают, куда я делся», — по всему судя, размышлял он, поводя ушами, точно «чашами» радаров.
И, как оно бывало с десятками охотников до меня, инстинкт одержал верх — и я аккуратно нажал на курок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100