Но наши бойцы выдержали это испытание, хотя многие из них имели уже легкие ранения. Потом начались контратаки пехоты и танков противника. Гвардейцы подпускали танки на близкое расстояние и забрасывали их гранатами. Пулеметчики уничтожали вражеских пехотинцев. Гитлеровцы засыпали наши позиции минами и снарядами, а спешенным кавалеристам нечем было ответить противнику. Один за другим выходили они из строя, но оставшиеся в живых по-прежнему отражали натиск врага. Лишь вечером фашисты прекратили наконец контратаки. Деревня осталась в наших руках.
Каждый, даже самый небольшой, успех мы завоевывали дорогой ценой. Только героизм и беззаветное мужество бойцов и командиров давали нам возможность хоть и медленно, но все-таки продвигаться вперед, тесня превосходящие силы противника. Однако уже чувствовалось, что наступательный порыв наших войск иссякает. В боях погибли многие командиры подразделений. Эвакуировался по ранению командир 96-го кавалерийского полка подполковник Данилин. Убыл в госпиталь командир 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал Осликовский.
За десять суток мы почти полностью израсходовали боеприпасы. Командование Западного фронта обещало снабжать нас снарядами и патронами через 33-ю армию генерала Ефремова, но выполнить это обещание было попросту невозможно. Войска 33-й армии находились в таком же положении, как и мы.
Мы с генерал-лейтенантом Ефремовым регулярно обменивались информацией по радио и считали, что нам целесообразно создать общий фронт, сомкнув фланги. В этом случае мы смогли бы свободнее маневрировать имевшимися у нас силами. Но и соединиться нам не было разрешено. Штаб фронта дал мне странное указание: «Локтевая связь с пехотой (имелась в виду 33-я армия) вам не нужна». Однако я считаю, что объединиться все-таки стоило. Распыление сил, находившихся в тылу врага, стало потом одной из причин гибели всей ударной группировки 33-й армии и ее командующего.
Наша разведка отмечала появление перед фронтом корпуса новых вражеских частей. 10 февраля противник нанес удар по 75-й кавалерийской дивизии и окружил ее. Чтобы освободить дивизию из окружения, нам пришлось снять силы с других участков. Немцы воспользовались этим и предприняли атаки там, где наша оборона была ослаблена.
После упорного боя 75-я кавалерийская дивизия вырвалась из вражеского кольца. Товарищей мы выручили, но группа в целом оказалась отброшенной на 12-15 километров от Вязьмы. О наступлении на город теперь нечего было думать.
Штаб корпуса размещался в маленькой деревушке Бели, насчитывавшей восемь или девять дворов. Отсюда мы руководили боем за Вязьму, здесь принимали представителей партизанских отрядов.
В одной избе со мной жил командир 66-го истребительного авиационного полка полковник Сидоренко. Утром 5 февраля мы сели завтракать. Через окно, покрытое причудливыми узорами инея, светило яркое, но не греющее солнце.
- Плохо, - сказал я. - Самая подходящая погода для немецких летчиков.
- Да, - вздохнул Сидоренко. - Навалятся, сволочи. А что я сделаю против них тремя истребителями? Обещают, товарищ генерал, в ближайшее время еще семь машин прислать. Будет у нас десять истребителей, тогда поможем.
- Десять - это тоже не много.
- Конечно, товарищ генерал, но на большее надеяться трудно.
Я хорошо понимал Сидоренко. Находясь при штабе корпуса, он часто попадал вместе с нами под обстрел с воздуха и бомбардировку, своими глазами видел, какие потери несут наши войска от вражеской авиации. Немало упреков по адресу летчиков пришлось ему выслушать. Но он почти ничего не мог противопоставить тем десяткам, а может быть, и сотням самолетов, которые посылали против нас гитлеровцы.
Во время завтрака Сидоренко поделился своими впечатлениями о полетах над вражеской территорией, которые ему неоднократно приходилось совершать. Полковник обратил внимание на то, что все немецкие солдаты ведут, как правило, огонь из личного оружия по снижающимся советским самолетам и порой достигают цели - сбивают машины или ранят летчиков. А гитлеровцы летают над нашей территорией без особой опаски, так как по ним ведут огонь лишь зенитные пушки и пулеметы, которых у нас немного. Пехотинцам же стрелять по снижающимся самолетам зачастую не разрешают, требуя соблюдать «дисциплину огня».
В нашем корпусе ручное оружие использовалось для борьбы с самолетами. Но из разговора с Сидоренко я сделал вывод: нужно развернуть эту борьбу как можно шире, чтобы не позволять фашистам вести обстрел и прицельное бомбометание с небольших высот.
Вдалеке послышался гул авиационных моторов.
- Немцы, - определил полковник. - Легки на помине!
Схватив автомат и бинокль, он выбежал на улицу, Пока мы завтракали, в избе собралось много народу. Пришли штабные командиры, вызванные по разным делам. У печки, гремя ухватами, возилась хозяйка. На самолеты не обращали внимания. Летало их много, и к ним привыкли. Никто не думал, что они могут подвергнуть массированной бомбежке маленькую деревню, казавшуюся сверху пустынной.
Дверь с улицы вдруг распахнулась, раздался громкий встревоженный голос Сидоренко:
- Товарищи! Бомбардировщики пикируют на нас!
Последние слова полковника потонули в грохоте взрывов. Со звоном вылетели стекла, в комнату хлынул морозный воздух.
- Ложись! - скомандовал я.
Люди попадали на пол. Взрывы следовали один за другим. Изба вздрагивала, осела на один бок, грозя рухнуть. Пахло гарью.
С улицы вбежал адъютант Сидоренко:
- Товарищ генерал, полковник убит!
Я бросился за адъютантом. Сидоренко лежал на снегу у самой двери, жадно ловил ртом воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114