Это была даже не песня, а легкий стрекочущий речитатив, то утихающий до шепота, то поднимающийся до негромких, по очень высоких и ломких трелей. Так распевается птица на первом году своей жизни. Глаза девочки полуприкрылись пушистыми ресницами, голова слегка запрокинулась, и волосы со лба упали назад. И тогда стало видно, что прямая угольно-черная челка в основном состояла из густющих бровей, которые свешивались вниз и, не будь весьма неаккуратно подрезаны, совершенно закрыли бы глаза.
Мона Сэниа выжидала, нервно постукивая носком сапога по ножке стола, но песня-заклинание была нескончаема, и пришлось резко хлопнуть по деревянной крышке, чтобы оборвать пение.
Девочка сжалась, словно ударили ее, и тогда на крыльце послышались цокающие, как копыта, шаги.
Кожаный лоскут, прикрывавший дверь, откинулся, и в комнату ввалился стражник. Мона Сэниа невольно поднялась ему навстречу, отмечая за собой торопливый шорох – девочка, похоже, успела скользнуть под стол. Войдя со света в полумрак, он не сразу разобрал, что к чему, и по привычке сипло и лениво заорал, поднимая кнутовище, но внезапно осекся и рухнул на колени.
– Сибилло, сибилло делло-уэлло…
Мона Сэниа закусила губу, не зная, подтвердить ли ей столь очевидно адресованный ей титул, но в этот миг стражник увидел девочку. Он на четвереньках, как краб, подобрался к столу, выхватил ребенка и, подтащив его к двери, несколько секунд всматривался в побледневшее личико, наклоняя то к одному плечу, то к другому свою бритую голову, обвязанную черным волосяным жгутом. Потом резко выпрямился, деловито и привычно ударил ребенка точно в висок и с такой силой вышвырнул обмякшее тельце за порог, что сорвал при этом кожаный занавес.
Мона Сэниа остолбенела. Стражник, подобострастно улыбаясь, разводил руками, словно извинялся за то, что доставленное ей удовольствие может быть сочтено слишком незначительным для столь высокой особы. Если в первый момент у нее зародилась мысль о том, что он скорее подойдет на роль контактера, чем бездомный ребенок, то теперь она взвешивала, что предпочтительнее: исчезнуть сразу, наградив эту тварь сопричастностью к чуду, которой он, несомненно, будет хвастаться до конца дней своих, или пройти мимо, постаравшись не коснуться его похрустывающего полукафтана и громадных сапог на костяной подошве.
Между тем страж порядка углядел в углу еще что-то и, высунув голову в дверной проем, издал призывный кудахтающий клич. Тотчас же на крыльцо запрыгнул долговязый головоногий в травяной юбочке и сплетенной из трав накидке. Не обращая на принцессу, отступившую к стене, ни малейшего внимания, он выволок из угла какой-то куль, взвалил себе на плечи и шаркающими шагами, чуть приседая на ходу, двинулся к выходу. Стражник суетливо подхватил с пола кусок хлеба и сунул в этот куль, все так же подобострастно оглядываясь на женщину, словно выклянчивая у нее знак одобрения. Но мона Сэниа не глядела на него: куль на спине травяного носильщика был телом человека – вернее, туземца. Верхняя часть туловища была закутана в рубище, но громадные серые ноги, все в кровавых язвах, покачивались мягко, не окоченело, что говорило о том, что их хозяин еще жив.
С ног на пол капало.
Носильщик шагнул с крыльца, уверенно направляясь к городской черте. Стражник уже лежал на земле в подобострастной позе, как бы предлагая себя в качестве ступеньки, если высокая гостья соблаговолит осчастливить его прикосновением. А поодаль, точно ком лохмотьев, валялось маленькое изломанное тело, полуприкрытое кожаной занавеской. Над мертвой копошилась такая же небольшая фигурка, полупрозрачная и невесомая в своих движениях несомненно, фея; бессильными пальчиками она перебирала жесткие завитки волос, разглаживала сведенные смертным ужасом черты лица.
Стражник зло хрюкнул и замахнулся на фею. Кулак прошел через прозрачное существо, не причинив вреда, но фея пугливо отлетела к принцессе, жалобно глянула на нее застенчивыми золотистыми глазами и упорхнула прочь, догоняя носильщика с телом. Она пристроилась следом, приподняв кровоточащие ноги, чтобы они не болтались в такт ходьбе, и эта не правдоподобная пара удалилась к проему в древней стене, зияющему в конце улицы. Мона Сэниа глядела им вслед, не в силах шевельнуться; то, что смысл происходящего был ей недоступен, в конце концов было не так уж важно.
Страшным было другое: леденящее ощущение полного бессилия перед судьбой, впервые в жизни охватившее ее. Потому что она никогда, ничего и ни от кого не узнает о своем сыне.
Никогда.
Ничего.
Ни от кого.
В этот миг она была готова вернуться на корабль, взять за руку Таиру и войти в малую каюту, где были заточены их крэги. Опуститься на колени – и заставить сделать то же самое эту девчонку с земли, непонятным образом причастную к преследующему ее року, – и молить своих бывших поводырей о милости.
Она уже была готова сделать этот шаг, как кто-то потянул ее за край плаща. Она глянула вниз: стражник, холуйски елозя на пятках, протягивал ей маленького игрушечного зверька. На нежной палевой шкурке повисла хлебная крошка.
Мона Сэниа выхватила у него игрушку, спрятала за пазухой. Нет. Она обойдет весь город. Она допросит каждого встречного. И немедленно.
Она спрыгнула с крыльца и решительно зашагала в конец улицы, где уже скрылись трупонос и его призрачная помощница. Стена подымалась сразу за последним из домов, щербатая и усеянная яркими васильковыми ящерицами. Заслышав шаги, ящерки разом посерели и слились с камнем. Мона Сэниа забралась на плоскую плиту, служившую как бы порогом между городом и равниной, заглянула в проем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102