Ничего мне от тебя не надо, пошел к черту!
Хитрая такая улыбка вытянулась у него от уха до уха и зашептал он:
- Я тебе одну тихую награду дам. Никто и не узнает, а тебе та награда будет для души, как масло для машины... Слухай, Семен Михайлович. Дам я тебе такую награду: будут тебя отныне все только хвалить. И начальство, и товарищи. Никогда тебя никто ругать не станет, никто про тебя слова дурного не скажет, и будешь ты до самой своей смерти освобожден от критики и самокритики. Такая будет ровная и тепленькая жизнь, что все, на тебя глянув, станут радостно улыбаться...
Тут я задумался. "Плохо ли? И мне приятно, и другим не вред. Что ни сделаю - все хорошо. Трезв ли, пьян ля, поздно ли до дому пришел - жинка всегда с улыбкой встретит. Товарищи ласковы ко мне. Эх - хороша жизнь!". Только так подумал - черт, готово дело, смекнул: "Будь по-твоему!" - И вскочил, чтобы улететь.
Но тут, в самый последний момент, ухватил я его за копыто. Вцепился что есть силы и ору: "Отдай обратно мое желание. Ничего от тебя, вражья сила, не хочу!" Трясу его, трясу, аж рука заболела. А почему требую обратно? А потому, дорогие товарищи, я спохватился, что страшно мне вдруг стало: как же я, если меня никто ругать, никто критиковать не будет, как же тогда узнаю, правильно сделал, угодно для народу или совсем напротив? Если меня только хвалить да гладить, - превращусь в куклу, которая хоть и улыбается постоянно, а ее кто хочет, тот туда и ставит и кладет. Хитрый тот был черт, хотел меня лишить самой что ни на есть жизненной силы критики и самокритики. "Эй, - требую, - отдай мое желание! Отдай, гад, отдай, пока цел!" - и трясу, трясу чертово копыто.
Проснулся я от крика:
- Ты что, Семен, с ума спятил!
Открываю глаза, вижу - командир стоит.
- Ты чего, - говорит - палатку трясешь? На головы нам свалить хочешь?..
Я, оказывается, в стояк палатки вцепился и что есть силы трясу. Ничего со сна не понимаю. Хотел, когда очухался, рассказать про командировочного черта - не решился: а вдруг командир скажет: "Что это у тебе, Семен, у коммуниста, сны таки дурны?!"
А он меня ругает, а он меня чистит:
- Ты что, пьян напился? Нашел место спать... Да ты знаешь, что это сено Адаму положено, он тебя уже целый час будит - не добудится!
И в самом деле стоит надо мной мерин Адам и ржет точь-в-точь, как тот черт.
Ругает меня командир, а мне - чисто он коржиками кормит. Радуюсь. Значит, отнял я у черта свое желание...
Вот вам и байка вся! Слышь, Григорий Васильевич! Я тебя не касался, верно? От то и хорошо. Кто ее, критику, любит? Да ведь вона не барышня, чтоб ее любить. Только, сказать по-серьезному, без ней и действительно жить нельзя.
На этом закончил Семен Михайлович и почему-то Даже нахмурился.
Все немного посмеялись, поглядывая на Балицкого. Он сдержанно улыбался. Потом шагнул было к костру, сделал даже глубокий вздох, будто желая что-то сказать, но махнул рукой и пошел прочь, в темноту.
От выступления Балицкого у меня остался неприятный осадок. Зовет он как будто к хорошему: воспевает презрение к смерти, беспредельную смелость. Но не слишком ли он полагается на удачу?
Тихоновский правильно подметил некоторую заносчивость Баляцкого, нелюбовь его к критике. В Григории, видимо, нарастало какое-то глухое недовольство командованием. Правда, оно пока выражалось только в стремлении уйти, стать самостоятельным...
Отпускать Балицкого мне очень не хотелось: все-таки самый опытный у нас и самый смелый подрывник и настоящий партизанский командир.
"Что ж, время покажет!" - подумал я...
*
Готовилось совещание присутствующих у нас членов подпольного ЦК КП(б)У совместно с командованием соединений.
Никогда еще не было такой концентрации партизанских сил. Вот далеко не полное перечисление партизанских соединений и отрядов, дислоцировавшихся в период совещания в этих местах.
Соединения: Ковпака, Федорова, Сабурова, Бегмы, Шушпанова, Малика. Самостоятельные отряды: Кожухаря, Мирковского. Кроме того, несколько местных, белорусских отрядов. Они хоть и не принимали участия в наших совещаниях, но, разумеется, случись большой бой, - действовали бы вместе с нами.
Не преувеличивая, могу сказать, что собралось партизан никак не менее двадцати двух тысяч. Немцам, если бы у них явилась мысль разгромить наши силы, пришлось бы собрать несколько дивизий. Впрочем, они много раз посылали и по три, и по пять дивизий для уничтожения партизан. Читатель знает, что из этого получалось.
По заданию Демьяна Сергеевича мы с Дружининым собирали и обобщали к совещанию материал о сельскохозяйственной "политике" немцев.
До форсирования Днепра, на территории своей Черниговской области, мы систематически собирали информацию о жизни крестьянства. Но в свои сводки, посылаемые Украинскому штабу, мы редко когда включали эту информацию - не хватало времени на обобщения. Один только вывод был для нас совершенно ясен - уже в конце 1942 года оккупанты потерпели на хозяйственном и прежде всего на сельскохозяйственном фронте полное поражение. Многие колхозы, как я уже писал, они сохранили, назвав их "общинами". Оккупационные власти рассчитывали, что с общин-колхозов будет проще взимать "подати", чем с мелких, разобщенных хозяйств, и это было единственной целью, которую они преследовали, сохраняя колхозы-общины. С помощью налогов, разного рода обложений и обязательных поставок они выгребали из общинных амбаров все, что туда попадало.
В несколько лучшее положение были поставлены свежеиспеченные кулаки и украинские помещики. Это было дикое племя давно деклассированных, потерявших вкус к хозяйствованию, отвыкших от земли людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76