Детское сердечко тянулось к н е м у, как подсолнух к солнышку.
О н источал неизъяснимую истому, которая распространялась по всему тельцу.
Когда Лариса выросла, она узнала, что это было ощущение любви. С первым ощущением любви она рассталась у дедушки в деревне, со вторым – в детском саду, с третьим – в школьном дворе… Сколько их было – томительных предчувствий, но – ни одной настоящей любви. Как ни странно, ощущения остановились на пороге института. Вова, который выдавал себя за Вольдемара, вызывал только смех, но никак не истому. Павлик Морозов, он же – Рaul Morosoff,[2] вообще не вызывал никаких эмоций. Кроме них, на факультете учились ещё несколько парней, один из которых очень быстро уехал в Израиль, так что просто не успел ничего вызвать. Оставшиеся в мизерном количестве были заняты другими девушками – и уже поэтому вне всяких интересов. Да во всём Педагогическом институте парней насчитывалось не больше двух – трёх десятков! Не жаловали они педагогику: не выгодно и не престижно. Почти все и собрались на факультетах иностранных языков, где были военные кафедры, а значит – спасение от армии. Однажды краем уха Лариса услышала, что где – то на историческом факультете затесался подходящий экземпляр. Но увы! Прошло то время, когда она преследовала мужчин в поисках несказанной истомы. Лариса уже давно ни за кем не бегала; ей нравилось, когда бегали за ней. Среди преподавателей также изредка попадались мужчины. Но они выглядели недостижимыми или малопривлекательными. Впрочем, один из них, преподаватель теоретической фонетики, ей снился целый семестр. Девушке было стыдно, и она никому про это не рассказывала. Во сне Лариса частенько занималась с ним любовью. Это было ещё стыдней… но так приятно! А наяву преподаватель внушал одну враждебность – из – за того, что скупился на пятёрки. Вне всякого сомнения, были… были мужчины за пределами института. На Ларису обращали внимание на улице, в кафе, в ресторанах, на дискотеках, в кинотеатрах и в других театрах, в цирках, на концертах… в магазинах и в музеях! В общем где бывала, там и обращали внимание. Подходили знакомиться. Она почти никому не отказывала. Часто короткое знакомство заканчивалось вместе с короткой прогулкой по улице Горького. Иногда – после первого или второго поцелуя. Целовалась лишь тогда, когда очень хотелось, – требовала созревшая плоть. Но ни до, ни во время, ни после поцелуев не испытывала ничего другого, кроме полового влечения. Истома перешла в небытие. А о настоящей любви приходилось только мечтать. Периодически у Ларисы создавалось впечатление, что в реальной жизни такой любви не существует вовсе. По крайней мере – в её понимании этого чувства. Nadine Chapeau[3] меняла любовников, как перчатки, и физическую потребность выдавала за любовь. Нет, к истинной любви это не имело никакого отношения. Лариса сама была не без греха: поцелуи дарила без любви, но до постели никого не доводила. В отличие от Шапо, Люба (она же – Амурчик) каждый год делала аборт от постоянного любовника и взахлёб делилась опытом с неопытными девушками. Лариса, хотя и была неопытной девушкой, но предпочитала учиться на собственных ошибках. На её взгляд, ближе всех к любви находилась Власовка, которая отказалась от четырёх браков по расчёту. Она, как и Лариса, жаждала высокой любви… правда, по национальному признаку. На факультете Власовка слыла большой оригиналкой, гонялась за всеми московскими арабами – по очереди и планировала создать счастливую русско – арабскую семью. Лариса входила в её положение, но любовь себе представляла несколько иначе. По её глубокому убеждению, любовь пренебрегает любыми границами – и национальными, и социальными – и всеми остальными.
Воистину, Лариса вполне созрела для самого непредвиденного чувства – лишь бы оно было настоящим.
2
На перевалочном пункте собралось много народу. Толпа была разношёрстная, похожая на заблудившуюся паству, в растерянности ожидавшую осведомлённого пастыря. Можно сказать, что Ларисе повезло: она встретила своего гуру в лице симпатичного – льноволосого и васильковоглазого – преподавателя телевизионной науки. Иван Иваныч (так звали преподавателя) вернулся в Алжир после „больших каникул“, буквально разбухал от переполнявших его познаний, которыми делился с приглянувшейся переводчицей. Девушка, открытая всем ветрам и наукам, как губка, впитывала новейшую информацию. Иван Иваныч производил впечатление человека строгого, но справедливого. В ожидании затянувшегося распределения они с Ларисой коротали время за чашкой чая и завлекательными разговорами об алжирских порядках. Вернее, Иван Иваныч всё больше говорил, а Лариса всё больше слушала. Порой сопережевала, порой задавала интересующие её вопросы.
Лариса: „Иван Иваныч, скажите, пожалуйста, как к вам относятся местные жители?“
Иван Иваныч: „Хорошо относятся. Главное, Лариса, обходите стороной острые углы. Мы с вами будем работать с кабильскими стажёрами. Это народ вспыльчивый, но отходчивый“.
Лариса: „А почему вы решили, что мы будем работать вместе?“
Иван Иваныч: „А разве это не решённый вопрос? Я замолвил за вас словечко. Будете служить переводчицей в телевизионной секции. В Алжире телевизионный мастер – очень уважаемая и высокооплачиваемая профессия. Ко мне приезжают издалека с просьбой починить аппаратуру“.
Лариса: „И что – хорошо платят?“
Иван Иваныч: „Я не беру с них денег!“
Лариса: „Вы, я вижу, бессребреник. А в каком городе мы будем работать?“
Иван Иваныч: „В Сиди – Аише. Там есть так называемый Центр обучения.
1 2 3 4 5 6