Я шел неспеша и это в моем сознании как-то не вязалось с моей
утренней решительностью. По дороге мне попался гастроном с кафетерием. Я
увидел за стеклянной витриной людей, пьющих кофе, и очень обрадовался.
Зашел, стал в короткую очередь.
И кофе я пил медленно. Кофе был горький, пережаренный. Его вообще
можно было и не пить. Но я по-мазохистски тянул время.
И уже когда нашел и дом, и подъезд - промелькнула надежда, что за
покрашенной синей краской фанерной дверью никого не будет. Я нажал на
кнопку звонка.
- Ну, - подумал, - минутку постою и пойду...
Но за дверью послышались шаги и я замер в напряженном ожидании.
На меня долго смотрели в дверной глазок. Потом женский голос
осторожно спросил:
- Вы к кому?
К этому вопросу я был не готов. Я посмотрел на дверной глазок и
почему-то подумал, что эти глазки всегда искажают лицо человека.
- ...Я - знакомый Кости... - неуверенно произнес я.
Дверь приоткрылась. На меня смотрело знакомое по фотографии лицо,
только было оно свежим - никакого следа от той фотографической усталости.
И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым
шелком они опускались на плечи. На ней была длинная черная юбка и
бледно-красная шерстяная кофточка. В таком наряде дома не ходят и я
подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.
- Я ему был должен... Понимаете... Извините, я не знаю вашего
имени... - голос мой звучал так неуверенно, что напряжение покинуло ее
лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.
- Марина, - она протянула мне руку.
Я назвал свое имя.
- Входите, - она отступила от двери. - Только потише - Миша спит.
Я кивнул.
Она провела меня на кухню.
- Кофе будете?
- Да.
- Мне очень жалко, что с Костей произошло такое... - заговорил я. -
Вам теперь нелегко...
Она стояла у плиты и при этих словах обернулась и посмотрела на меня
широко раскрытыми глазами.
- Вы знаете, - заговорила она уставшим голосом; между словами
повисали длинные паузы, - ...это так странно... Вы первый человек, кто вот
так просто высказал соболезнование... Когда его не стало - было много
телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его смерти.
Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах
недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто из них ни
разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь без него живется... Вы
хорошо его знали?
- Нет, честно говоря не очень... У нас были деловые отношения... - я
вытащил из кармана конверт и положил его на стол. - Но я знал, что на него
всегда можно было положиться... Он был готов помочь... Вот...
Марина слушала, но не смотрела на меня - она готовила кофе. И поэтому
мне трудно было говорить. Я замолчал.
Тишина продлилась еще пару минут. Потом она села напротив.
Мы пили кофе.
Она смотрела на конверт. В какой-то момент она взяла его в руки и
заглянула внутрь.
Я ждал какой-нибудь реакции, может благодарности, если не словесной,
то во взгляде ее глаз. Но ни один мускул на ее лице не шевельнулся.
- Очень тяжело, очень тяжело без него, - медленно проговорила она,
опустив голову и глядя на свой кофе. - С ним тоже было иногда тяжело, но
не так... Я сижу здесь и зверею. Малыш еще очень маленький, на улицу с ним
в такой мороз не выйдешь... А сама я от него оторваться не могу. Костины
родители не звонят. Думают, что я их ненавижу после его гибели...
- Может, я мог бы чем-то помочь?..
- Спасибо, - сказала она, кивнув. - Надо только зиму переждать, там
будет легче...
Я смотрел на нее, сидящую напротив. Опустившую голову, смотрящую на
стол. Она была красивее своей фотографии, намного красивее. Это было
неудивительно. И не только потому, что фотография была черно-белой, а
краски, которыми я пытался в мыслях оживить ее лицо, больше походили на
старинную коричневатую ретушировку. Но усталость, которую я не увидел в ее
лице, все-таки присутствовала. Она присутствовала в ее голосе, в
движениях, в ее позе за столом.
Кофе был допит.
Я поднялся из-за стола.
- Можно, я вам оставлю свой телефон? Может, нужна будет какая-нибудь
помощь?
Она согласилась и я записал свой номер в ее настольную телефонную
книгу.
Торопливо попрощался и вышел.
Уже отойдя от дома, я вдруг подумал о том, что у меня нет ее
телефона. Остановился. Оглянулся на ее хрущовскую пятиэтажку, поискал
взглядом ее окна на третьем этаже. Но я ведь даже не обратил внимания,
куда выходят ее окна. Да и неважно это было. А то, что у меня нет ее
телефона, это не страшно... Может быть, когда-нибудь она сама позвонит?!
И я продолжил путь.

26
Я раньше и не думал, что ощущение исполненного долга может как-то
влиять на настроение. Для меня это понятие было скорее книжным, чем-то из
рассказов про Павлика Морозова. Да и к самому слову "долг" всегда
напрашивалась саркастическая интонация, конечно, если речь не шла о
денежном долге. Но денежных долгов я всегда старался избегать. И вот, на
тридцять пятом году жизни, первый раз слово "долг" прозвучало в моих
мыслях, как обычное полноценное понятие. Мало того, при этом слове на душе
стало спокойно. Наступило какое-то удовлетворение или самоудовлетворение.
Я подумал о себе хорошо. И все из-за этого ощущения исполненного долга,
замаскированного под совсем другой долг - денежный.
Вероятно поэтому утро наступило для меня необычайно рано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29