Наконец, путники насмеялись вволю и, уже посерьезнев, продолжили свой путь.
— Люди, конечно, разные бывают, одно говорят, другое делают, — раздумывал вслух Рахта, — скольких знаю, сладких на язык, а отвернешься только — так и ужалят.
— Это уж точно! — отозвался Сухмат.
— Наоборот тоже бывает, но реже, — продолжал философствовать Рахта, — я опять про этого толстопузого Довшана вспомнил.
— И что же этот Довшан?
— Идем мы по базару, чего только там нет, фрукты да сладости, рыба да икра, мясо да птица… А лошадки хороши там, на том базаре, хороши, резвы, изящны… Так я про Довшана. Он впереди идет, народ брюхом расталкивает. Купцы да торговцы, видать, уже знают, каково бывает, когда этот пехлеван за покупками гуляет! Базар-то тесный, лавчонки друг рядом с другом стоят, повозки и лотки проходы перегораживают. А Довшан-пехлеван знай себе вперед идет, ни на что внимания не обращает. Торчит лоток с товаром в проходе — сковырнет, и не заметит. Застряла телега, проходить мешает — так он ее брюхом раз — и сдвинул, потом купчишке раскатившиеся дыни собирать, да еще хорошо, если дыни, а то ведь и посуда бывает — побьется! И не пожалуешься…
— Так чего, на него управы нет, что ли? — удивился Сухмат, привычный к княжескому суду.
— Судья там в городе есть, как не быть. Только, если кто придет на опрокинутый пехлеваном лоток жаловаться, то его перво-наперво спросят — а где твой товар лежал? Где положено или на проходе? А коли добрым людям ходить мешал, так и правильно его подвинули, а с тебя — еще и штраф!
— Ладно, посмешил! — махнул рукой развеселившийся Сухмат, — Но ты о чем-то другом начал.
— Да, иду я за Довшаном, хорошо так идти, дорога брюхом борцовским расчищена, его поучения слушаю…
— Брюха?
— Не, Довшана, — скупо улыбнулся Рахта, — а вокруг мальчишки с грязными мордашками увиваются, у пехлевана что-то выпрашивают. Ну, почти как наши в Киеве, только еще несносней. А толстяк от них отмахивается, пошли, мол, вон, не приставайте! И мне объясняет — никогда, говорит, ничего им, маленьким попрошайкам, не давай! Ну, я ему ничего не отвечаю, может, обычай там такой — кто его знает? А Довшан прошел еще немного, помахал руками на ребятишек, подходит к лавчонке и покупает сластей. И начинает эти сласти — орешки, да разные другие маковушки детишкам раздавать. Они вмиг все и расхватали. Я его потом и спрашиваю — ты же сам говорил, что нельзя мальчишкам ничего давать? А он — плечами пожал и отвечает — дети, мол…
* * *
Нойдак сидел у костра совсем уж огорченный. Еще бы — сделали крюк, чтобы заехать к ведуну искусному, еле добрались, чуть в болоте не сгинули. Приехали, ладно — но только колдун услышал, что Нойдак научиться у него науке ведической жаждет, что б самому ведуном стать, так сразу — руками замахал, да прогнал прочь. Да еще приговаривал: «Учить тогда надо, когда поперек лавки пороть уложишь, а как вдоль — так уж и поздно…». И совсем уж обидно прибавил: «Кто на старости лет на гуслях играть учится, тот Вию и сыграет!». Что же теперь Нойдаку — только вздыхать, никто его учить не хочет, все на него рукой махнули. А тут еще Сухмат…
— А что, Нойдак, тебя Черный Прынц грамоте, сказывают, обучал?
— Обучал.
— А ты ему за это сказки рассказывал?
— Рассказывал.
— По сказке за буквицу? — Сухматушка еле сдерживал смех, но Нойдак, и так вконец расстроенный, этого не замечал.
— Рассказывал…
— А расскажи и мне, я тебя тоже буквице какой-нибудь научу!
— Ты научишь Нойдака? — обрадовался северянин.
— Поучу, поучу…
— Тогда я сейчас расскажу одну сказку, — начал Нойдак. Рахта, в разговор не лезший, тем не менее подсел поближе — послушать.
"Жил-был зайчик. Любил он играть в осоке на берегу озере. Однажды ел он осоку и порезал себе губу. Рассердился заяц, пошел к огню жаловаться:
— Огонь, сожги осоку на берегу озера!
— Что тебе сделала осока? — удивился огонь.
— Губу мне порезала, — ответил заяц.
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказал огонь.
Еще больше рассердился заяц, пошел к воде и говорит:
— Вода, затуши огонь!
— Что тебе огонь сделал?
— Огонь не хочет осоку сжечь на берегу озера!
— Что тебе осока сделала?
— Губу мне порезала.
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказала вода.
Больше прежнего рассердился заяц, пошел к двум мальчикам со стрелами и луками и говорит им:
— Мальчики, стреляйте в воду!
— Что тебе вода сделала?
— Вода не хочет огонь потушить!
— А что тебе огонь сделал?
— Огонь не хочет зажечь осоку на берегу озера.
— А что тебе осока сделала?
— Губу мне порезала!
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и поранил себе губу.
Совсем озлился заяц, пошел к мышке и говорит:
— Мышка, мышка, помоги мне — перегрызи тетиву на луках у мальчиков, чтобы не могли они стрелять.
Пожалела мышка зайчика, побежала перегрызать тетиву у луков. Испугались мальчики, схватили луки, натянули тетиву и пустили стрелы в воду. Поднялась вода и пошла огонь тушить. Испугался огонь, к осоке перебросился. Загорелась осока, а в осоке зайчик прыгает. Растерялся, из огня побежал, уши себе подпалил. Едва жив остался. Вот и стали с тех пор у зайчика кончики ушей черными."
— Хорошая сказка, — заметил Рахта серьезно, — многие так вот — сначала своего добиваются, а добившись — плачут…
— Ну, я тоже про зайца сказку знаю! — сказал Сухмат.
— Про зайца и лису? — спросил Рахта подозрительно.
— Ага!
— Ну, у тебя все сказки про лису да зайца кончаются одинаково, — махнул рукой Рахта.
— Лиса съедает зайца? — заинтересовался северянин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126