Всего дочерей у него было пятеро. Старшая из них, Аниска, сильная и работящая девка, нравилась Павлу. Об этом знала вся Зарека.
Единственному сыну Митрия, Лаврухе, шел восемнадцатый год, но силы и смелости отцовской у него не было, да и хворал все время.
Большая семья Озорника жила в тесной, старой избе. Но если ночь застигала в нашей деревне чужого прохожего человека, он смело шел в крайнюю избу в Зареке. Дорогу к ней знали многие в округе.
Я часто заставал там или седенького богомольного странника, или оборванного бродягу, боящегося попасть на глаза уряднику, или несколько семей черномазых и шумных цыган. Всех он принимал радушно и делился последним куском.
Хорошо чувствовали себя у него и голуби. В деревне редко у кого они жили, а у него на чердаке избы гудело от них, воздух над избой свистел от их крыльев.
Правду людям Митрий говорил в глаза, в драках ни от кого не бегал, и волос у него на голове было вырвано немало. С одним только Митрием Заложновым старался он не связываться. В большие праздники, когда Заложнов пьяный ходил по деревне и размахивал железной тростью, поперек дороги ему никто не становился. Боялись его в деревне все. Его жена Евфросинья и та никому, кроме попа, не смела жаловаться на беспутного мужа, даже когда он отбил у одного мужика бабу и привел ее в свою избу, где жила и она, Евфросинья, с ребятишками. Хвастливые мужики за глаза похвалялись унять Петушонка, но при нем были смирнее овечек. Даже задиристые и сильные верхохонские мужики только артелью в несколько человек осмеливались затевать с ним драку.
Было воскресенье.
У завалинки одной избы собралось много народу. Были тут и парни, и мужики, и острые на язык бабы. Цветистым кустиком немного в стороне стояли девки, смеялись и поглядывали на парней. Вертелись тут и мы, ребятишки.
В новой сатиновой рубахе, без картуза, сидел в середине на бревнышке Митрий Заложнов. На коленке у него тряслась и пела тальянка. Она казалась маленькой и хрупкой в его тяжелых руках, которыми он еще вчера у казенного амбара играючи подбрасывал двухпудовые гири. Рядом с ним сидел Семка с бутылкой в руках. Семка поднес Митрию полстакана водки, и тот выпил. Тут подошел Лавруха. Митрий поднялся и мутными глазами уперся в него. Парень побледнел.
- Тебе чего тут надо, Мосенок? Прочь отсюдова, выродок! - И Митрий пинком сбил его с ног.
- Идол окаянный! - зашептала рядом тетка Фекла. - Что ему парень худого сделал? Хворого бьет...
- Отца его не любит, - шепотом ответила ей другая баба.
Лавруха поднялся, искоса глянул на девок и молча поплелся домой. Отойдя немного, закашлялся и ухватился за грудь.
Снова переливисто заиграла тальянка. Бойкая вдова Аграфена что-то рассказывала бабам, и они хохотали. Семка, пошатываясь, наливал в стакан водку. О Лаврухе словно и забыли. Некоторые мужики стали уже расходиться. Но кто-то из ребятишек закричал:
- Митрий Мосенок идет!
Тальянка сразу замолкла, и все повернулись в ту сторону, откуда шел Митрий Степанович. Когда он подошел поближе, мы разглядели: на правой руке у него был намотан крепкий сыромятный ремешок, на котором висела стальная наковаленка фунта в полтора весом, на каких в сенокос отбивают литовки 1. (1 Литовка - местное название косы.)
Митрий Заложнов поднялся, поставил гармошку на бревнышко и пошел ему навстречу. Походка у него была тяжелая, открытая курчавая голова упрямо наклонена вперед, огромные кулаки крепко сжаты.
- Убирайся отсюдова! - крикнул он Митрию Степановичу, и шея у него стала красной. - Убирайся, тебе говорят, Мосенок!..
Но Митрий Степанович быком надвигался на него, держа на весу ремешок с наковаленкой.
- За что парня бьешь?! - глухо сказал он. - Бей меня, а парня не трожь!..
- Ты что? - выдохнул Митрий Заложнов и рывком бросился на него.
Но рука с наковаленкой мелькнула в воздухе, и по лицу Заложнова, заливая правый глаз, потекла густая красная струя. Вцепившись друг в друга, они тяжело топтались на пыльной дороге. Затаив дыхание, все следили за каждым их движением, а Санко бегал вокруг них и как безумный повторял:
- Ой, тятьку окровянили, ой, тятьку окровянили!.. Долго топтались они в пыли, стараясь повалить один другого, но никто одолеть не мог. Вдруг все охнули. Из соседнего двора выскочил на улицу Семка с железными вилами в руках и побежал к дерущимся.
- Ой, заколет он сейчас Митрия Степановича! - закричали сзади меня бабы.
Но в это время неожиданно для всех сорвался с места Федор, самый смирный в деревне парень, стоявший рядом со своим отцом, портным Артемием; он отломил от изгороди конец жерди и побежал на Семку так решительно, что тот, завидев его, сразу повернул назад. Все облегченно вздохнули.
Дерущиеся, тяжело дыша, продолжали топтаться на середине улицы. У одного рубаха задралась вверх и оголила половину спины, у другого намокла кровью. Но, видно, оба поняли, что ни тот, ни другой одолеть не сможет, разжали руки и с бранью разошлись.
Взбудораженная Зарека до вечера не могла успокоиться.
Придя домой, я долго сидел у себя на завалинке, смотрел на поскотину с черными солонцами, и на сердце было тоскливо... А ночью мне приснился Семка с железными вилами. Только бежал он не на Митрия Степановича, а на меня. Я закричал, но своего голоса почему-то не слышал.
9. УЧУСЬ ГРАМОТЕ
Лето подходило к концу.
В один теплый день мы с Серегой бегали по берегу Полднёвки. Он похвастался, что знает все буквы. Я еще не знал ни одной, хотя был на год с лишним старше его. Чтобы он не задавался, я наугад начертил палкой на песке непонятную загогулину.
- Какая это буква?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27