Некоторые из них летели на бреющем полете. Это было впервые и производило жуткое впечатление. Рев моторов заглушал грохот рвущихся снарядов.Эшелон за эшелоном самолеты снижались над бушующим пламенем, делали разворот и направлялись к полуострову Босо.– Похоже, район Кото сильно пострадал.Голос у отца заметно дрожал, может быть от холода. Я с головой закутался в одеяло.– Как там мама и Ёко?Отец не ответил. «Только бы остались в живых, только бы не погибли», – повторял я, тяжело вздыхая.Вдруг что-то засвистело резко и пронзительно и в воздухе рассыпались оранжевые огоньки, разбрасывая вокруг искры. Это были зажигательные бомбы. Они падали на землю через равные промежутки времени, с удивительной точностью. Над главной улицей за храмом взвились вверх языки пламени.– Здесь становится опасно!Мы быстро приготовились к тому, чтобы в любой момент покинуть дом.– Если бомба упадет поблизости, накрывайте голову одеялом и бегите в храм!Совсем рядом начался пожар, мы даже слышали шипение и треск огня. А тут еще поднялся сильный ветер.Вот и конец, последние минуты. Крыша главного здания храма Китидзёдзи блестела словно вымытая, в ней отражались то синева неба, то зарево пожара. Самолеты медленно снижались, совершали вираж и улетали. Затаив дыхание, я смотрел на разворачивающуюся передо мной картину, трагическую и в то же время прекрасную – по крайней мере так я ее воспринимал.Крохотная часть улицы, где мы жили, в том числе и наш дом, чудом уцелели. На следующий день я, отец и Лю Мёнчже, совершенно измученные, спали до обеда. С улицы проникали какие-то странные запахи. Не было ни электричества, ни газа, не работал водопровод.Проснулись мы трое почти одновременно, но долгое время молчали. Лю Мёнчже, волоча правую ногу, собрал в переносную печку остатки углей из хибати, вынес ее во двор, развел огонь, вскипятил воду и предложил отцу умыться. Потом с унылым видом стал поджаривать соевые бобы, медленно помешивая их. Я наблюдал за ним с веранды, и печаль его передалась мне. И снова мною овладела тревога за мать и сестру, граничащая со страхом.После обеда отец отправился узнать, что с ними, и мне ничего не оставалось, как терпеливо ждать его возвращения. Но когда он придет? Я буквально не находил себе места. Скорее всего, ничего хорошего ждать не приходится. Воображение рисовало мне трупы, которые я видел не раз, и я тотчас же представлял себе мать и сестру убитыми. Это было как дьявольское наваждение. Я не ждал больше другой, какой-то лучшей жизни.Я поднялся на второй этаж. В заваленной вещами комнате по-прежнему стояли праздничные куклы, которые в тот день расставила мать. Алая ткань покрылась толстым слоем пыли, принесенной вчерашним ветром. Будто кто-то неведомый грубо ворвался в нежный, прекрасный мир, наследил и ушел.Я сел, прислонившись к стене, прямо перед куклами и сразу почувствовал, как спине стало холодно. Но я не уходил, я смотрел на куклы, на белые руки трех придворных фрейлин, на их крохотные, изящно изогнутые пальчики, которые, казалось, вот-вот шевельнутся, и они живо напомнили мне руки матери и сестры.Скрипнула лестница, и на пороге появился Лю Мёнчже.– Не замерз? – спросил он, медленно прошел на веранду и сел там на плетеный стул.– Эти куклы расставила Ёко-сан?– Нет, мать, – ответил я. – Впрочем, они вместе их расставляли.Мне стало невыразимо грустно. Только бы не погибли! Только бы вернулись! Комок подступил к горлу. Я едва сдерживал рыдания.– На родине у меня остались мать и замужняя старшая сестра, – тихо произнес Лю Мёнчже. – Так хочется поскорее их повидать.Я быстро вытер слезы, взглянул на Лю Мёнчже. Губы его были сурово сжаты.Отец вернулся лишь на следующий день, под вечер, изнуренный, осунувшийся, в испачканной чем-то белым одежде. Казалось, он даже стал меньше ростом. Мы с Лю Мёнчже встретили его мрачным молчанием.– Так и не нашел… – хрипло произнес он, снял ботинки, пошатываясь, прошел на кухню, резким движением зачерпнул воды из кадушки и стал жадно пить. Такая резкость была несвойственна отцу.Я сразу понял, что случилось непоправимое, и почувствовал, как во мне волной поднимается гнев.– Не могли они погибнуть! Куда-нибудь убежали! Спрятались!Отец, стоявший ко мне спиной, вдруг ухватился обеими руками за раковину, выплюнул воду и прерывисто задышал.– Прилягте, учитель, вам надо отдохнуть, – сказал Лю Мёнчже.– Да, да.Он взглянул на нас красными, воспаленными глазами, пошел в комнату и лег.– Как это случилось, отец? Дядю с семьей тоже не удалось найти? – Я спросил так, будто укорял отца.– Я искал-искал, все обошел, но тщетно.Говорил отец с трудом. Видимо, не только глаза, но и горло его было изъедено дымом.– Кадзуо! – Отец немного приподнялся, закрыл глаза. – Дай, пожалуйста, чаю.На лице его было страдание, он держался за живот. Я взял чашку матери, налил чаю из морской капусты, который отец так любил, и подал ему. Отец отпил глоток, с благоговением держа чашку в руках. Я молча ждал, когда отец заговорит.– Все сгорело. Укрыться было негде. Столько народу погибло. Канал в окрестностях прямо завален трупами. Даже не разберешь, где мужчины, где женщины. Кошмар какой-то!Отец говорил, стараясь подавить в себе волнение, тяжело вздыхая.– Нельзя было их отпускать. – Голос его дрогнул от слез.Я не в силах был слово вымолвить. Они погибли! Погибли! Нет! Они живы! Спаслись! Эти мысли, словно обгоняя друг друга, терзалимне душу.– Пусть война, самая жестокая, но ведь нельзя допустить, чтобы люди вот так погибали. Нельзя, нельзя! – горестно воскликнул отец и в изнеможении лег.Я не плакал. Мне почему-то даже не было грустно. Я вышел из дому и долго смотрел в окутавшую переулок непроглядную тьму.
1 2 3 4 5 6 7