Вместе мы с этим справимся, не беспокойся. Черт, помнишь два года назад мои приехали к нам на две недели? Какая тогда была мука, мать ныла без остановки семь дней в неделю, а отец был вечно пьяный и мрачный. Это же только пчелиный укус, тебе не кажется?
Никакого ответа.
- Я здесь, - сказала она. - И останусь, не собираюсь никуда уходить. Ты и я, ладно?
На экране кардиографа плывущая линия ярко-зеленого света показывала зубцы и впадины артериальной и желудочковой деятельности, которая проходила без каких-либо перерывов, слабая, но постоянная. Если Джек слышал, что она сказала, его сердце не откликнулось на ее слова.
Стул с прямой спинкой стоял в углу. Хитер пододвинула его к изголовью. Поглядела на мужа сквозь решетку в ограждении кровати.
Посетителям реанимационной давалось строго десять минут каждые два часа, так, чтобы не утомлять пациента и не пересекаться с сиделками. Однако старшая сиделка, Мария Аликанте, была дочерью полицейского. Она разрешила Хитер не выполнять эти правила:
- Ты можешь оставаться с ним сколько захочешь, - сказала Мария. - Слава Богу, ничего похожего с моим отцом не случалось. Мы всегда ожидали, что такое произойдет, но ничего. Конечно, он уволился несколько лет назад, как раз тогда, когда все только начали сходить с ума!
Каждый час, или примерно так, Хитер уходила из реанимационной, чтобы провести несколько минут с членами группы поддержки в холле. Люди продолжали смеяться, но всегда их было не менее трех, иногда до шести-семи, мужчины и женщины-полицейские в форме или переодетые детективы.
Жены других полицейских тоже заходили. Каждая из них обнимала ее. Время от времени любая доходила до грани и была готова разрыдаться. Все искренне ей сочувствовали, разделяли ее боль. Но Хитер знала, что все до единой были рады, что это Джек, а не их муж приехал на вызов со станции автосервиса Аркадяна.
Хитер не осуждала их за это. Она бы продала душу, чтобы Джек сейчас поменялся с мужем любой из них - и тоже посещала бы ее с таким же точно искренним сочувствием и скорбью.
Департамент был тесно сросшимся сообществом, особенно в эту эпоху социального распада, но каждое общество формируется из маленьких группок, из семей, объединенных совместным опытом, взаимными нуждами, сходными ценностями и надеждами. Безотносительно тому, насколько тесно переплелась ткань сообщества, каждая семья сначала защищала и лелеяла себя. Без глубокой и всепоглощающей любви жен к мужьям, а мужей к женам, родителей к детям и детей к родителям не было бы никакого сочувствия и в большом сообществе, вне дома.
В реанимационной палате с Джеком Хитер восстанавливала в памяти всю их совместную жизнь, с самого первого дня до ночи, когда родился Тоби, до завтрака этим утром. Больше двенадцати лет. Но они казались короткими, как секунды. Иногда она прислоняла голову к прутьям кровати и говорила с ним, вспоминая особенные мгновения, напоминая, как много смеха их связывало, сколько радости.
Незадолго до пяти часов она была оторвана от воспоминаний неожиданным осознанием того, что что-то изменилось.
Встревоженная, она встала и склонилась над кроватью, чтобы посмотреть, дышит ли еще Джек. Затем поняла, что с ним все должно быть в порядке, так как кардиограф не показывал изменения ритма.
То, что изменилось, было звуком дождя. Он закончился. Гроза прекратилась.
Хитер поглядела на светонепроницаемое окно. Город за ним, которого она не могла видеть, должно быть, блестел после ливня, длившегося целый день. Ее всегда очаровывал Лос-Анджелес после дождя - искрящиеся капли воды, стекавшие с кончиков пальмовых листьев, как будто из деревьев выделялись драгоценные камни. Улицы чисто вымыты, воздух так ясен, что далекие горы снова являются из обычной мглы смога. Все свежо.
Если бы окно было прозрачным и можно было бы видеть город, спросила себя она, показался бы он ей очаровательным на этот раз? Теперь нет. Этот город больше никогда не засияет для нее, даже если дождь будет чистить его сорок дней и сорок ночей.
В это мгновение Хитер поняла, что их будущее - Джека, Тоби, и ее собственное - должно проходить в каком-то месте далеко отсюда. Больше это не родное. Когда Джек поправится, они купят дом и уедут... куда-нибудь, куда угодно, к новой жизни, к новому началу. Это решение было печально, но давало также и надежду.
Когда она отвернулась от окна, то обнаружила, что глаза Джека открыты и он смотрит на нее.
Ее сердце запнулось.
Она вспомнила мрачные слова Прокнова - сильная потеря крови. Глубокий шок. Последствия отразятся на мозге.
Повреждение мозга.
Она боялась говорить из страха, что его ответ будет невнятным, мучительным, бессмысленным.
Джек облизнул серые, потрескавшиеся губы.
Его дыхание было хриплым.
Наклонившись сбоку кровати, нагнувшись к нему, собрав все свое мужество, она сказала:
- Милый?
Смущение и страх отразились на его лице, когда он повернул голову сначала чуть-чуть влево, потом вправо, оглядывая комнату.
- Джек? Ты со мной, мальчик мой?
Он задержал взгляд на мониторе кардиографа и, казалось, был заворожен двигающейся зеленой линией, которая теперь рисовала пики выше и гораздо чаще, чем во все время с тех пор, как Хитер вошла в палату.
Ее собственное сердце стучало так сильно, что ее затрясло. То, что он не отвечал, ужасало.
- Джек, ты в порядке, ты слышишь меня?
Медленно он повернул голову к ней снова. Облизал губы, лицо исказилось. Его голос был слаб, почти шепот:
- Извини за это.
Она сказала испуганно:
- Извинить?
- Я предупреждал тебя. Ночью я так предчувствовал. Я всегда был... именно психованный.
Смех, который вырвался у Хитер, был опасно близок к плачу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116