Каждая из них была весьма веской, и каждой в отдельности было достаточно для того, чтобы навсегда закрыть этот вопрос и более не думать о нем. Так тяжелая дверь склепа закрывает последний проблеск дневных лучей, погружая могилу в беспросветный мрак.
«Это случилось, потому что я была огорчена другими неприятными происшествиями дня.
Потому что я оказалась в этой злосчастной комнате, полной вещей, принадлежавших моим умершим детям.
Потому что она так похожа на Элен.
Потому что я никогда себе больше этого не позволю.
Потому что моя душа умерла.
Потому что я уже мертва».
Из Аделины получился прекрасный младенец Иисус. Аделина сразу приходила в прекрасное расположение духа, стоило ее только хорошенько накормить и чуть-чуть побаюкать. Больше всего ей нравились солнечные зайчики, играющие возле ее головы. Она ловила их пухлой ручкой и чирикала, как птенец.
Как Мадонна должна взирать на своего божественного младенца – с трепетом, почтением или, может быть, с любовью? Следует ли ей держать руки так, чтобы его крохотная головка была повернута чуть-чуть в сторону камеры, и руками поддерживать его ребра, тоненькие, словно цыплячьи кости? Наверное, лучше будет, защищая его, окружить его складками плаща. Или лучше, чтобы ее распущенные волосы частично прикрывали его маленькое тело, тем самым напоминая зрителю, что когда-то он и она были одной плотью? Что, кроме божественной, в нем присутствует также и человеческая сущность.
Изабель решила положить младенца у ног коленопреклоненной Марии, которая держала бы над ним свои ладони воздетыми в молитвенном жесте.
В этом случае младенец воспринимался бы как основание треугольной композиции, а вершиной ее служил бы капюшон на голове Мадонны.
– Будет казаться, что я его уронила и он разбился насмерть, – спорила Энни.
В студии было жарко, и ей стало нехорошо от жары и усталости.
– Ты поражена видом божественного младенца, – возразила Изабель, глядя через камеру.
– Потому что я его уронила и он сломал себе шею. Простите, мэм, я больше не могу.
Дав себе волю, Энни откинулась и рассмеялась. Аделина проснулась и заплакала.
– Хорошо-хорошо, – согласилась Изабель, отрываясь от камеры. – Сделаем перерыв.
Энни откинула капюшон с головы.
– Давайте прогуляемся, – предложила она.
Они вышли в сад. Энни держала маленькую Аделину на плече, чтобы и она могла хорошо видеть окружающее. Опавшие яблоки пахли сладко, как прошедшая жизнь, но под их сладковатым духом угадывался привкус гнили. Изабель вспомнила, как однажды пыталась построить из плодов натюрморт, оказавшийся безжизненным, как само это слово.
Они прошли по саду молча, вдыхая запах побитых морозом плодов. Изабель ласково погладила кору знакомых яблонь. «Люблю ли я еще бога, как любила его прежде? – думала Энни. – И что я вообще знаю о любви? Действительно ли Тэсс любит Уилкса? Что человек чувствует, когда одна плоть вот так соединяется с другой?»
Энни получше устроила маленькую Аделину у себя на плече.
«Действительно ли я люблю тебя? – думала она, глядя вслед идущей впереди Изабель. – И где проходит граница между любовью и признательностью? И что такое любовь вообще? Может быть, под этим словом мы понимаем не одно, а сразу много разных чувств?»
– В чем дело, почему ты остановилась? – спросила Изабель, возвращаясь к ней.
– Ребенок тяжелый, я устала его нести, мэм.
Возьмите его вы.
– Нет, – ответила Изабель. – Я не могу. Промерзшее яблоко сорвалось с ветви и со стуком упало, словно разбитое сердце.
«Пожалуй, я могла бы стать Мадонной, – подумала Энни, и необычайная уверенность и покой вдруг снизошли на нее. – Если во что-то веришь, что-то любишь, то сможешь сделать реальностью свою любовь и веру. Теперь я поняла: моя воля – это его воля».
– Мэм, – повторила Энни настойчивее, – я хочу, чтобы вы взяли ребенка.
И, ни слова не говоря, Изабель взяла ребенка на руки.
Оторвавшись от стола, Эльдон увидел, как его жена и горничная медленно проплыли под его окном. Горничная была в плаще Мадонны и несла ребенка на плече. Свернув направо по дорожке, они углубились в сад, и он перестал различать их темные фигуры на фоне деревьев; только личико ребенка неразборчиво белело на фоне темноты, как свет далекого маячка.
Эльдон вернулся к работе. Он уже заполнил своим каллиграфическим почерком несколько листов, но это было не все, ему необходимо было изготовить еще несколько писем. Все они предназначались разным адресатам, но начинались одинаково: Имею честь обратиться к Вам по поводу одной молодой женщины, находящейся в настоящее время в числе моей прислуги. Ее имя Энни Фелан…
– Я буду по ней скучать, – сказала Изабель, когда пришло время возвращать малышку Аделину ее законному родителю.
– И я тоже. – Энни была занята тем, что переодевала девочку из свивальника младенца Иисуса в ее обычные вещи.
Изабель пощекотала пухленькие ножки малышки, и та издала звуки, которые они с Энни сочли выражением полнейшего восторга.
– Совершенное создание, – сказала Изабель.
– Господне создание, – ответила Энни.
– Создание звонаря, – сказала Изабель. – Неси ее к отцу, я уже с ней попрощалась. Вот, – добавила она, когда Энни закончила, и передала ей фотографию, – это для Уильяма.
На этой фотографии младенец, лежащий в яслях, выглядел как-то по-особенному свято.
– Вот еще. – Изабель отсчитала монеты. – И добавь благодарность от меня.
С поклоном приняв деньги, Уильям внимательно разглядывал фотографию – сразу было видно, что он ее понял и оценил.
– Могу одолжить вам корову, мисс, по сходной цене, – вдруг предложил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66