... улица в далекой теплой Кроме, узкий дом, распахнутое в высоту окно, и она, пятнадцатилетняя, забывшая все на свете; потому что виргинель...
- Так ты помнишь?!.. - ахнула вдруг Сольвега. Чтобы помнить обряд - такого тоже не бывает. А вот случилось.
Сёрен пробормотала, утыкаясь в подол, комкая слова, как горячую кашу:
- Он меня не любит и не полюбит никогда. Я видела...
Видела женщину, из-за которой Лэти пошел в Черту и ходил и ходил, надеясь однажды не вернуться.
- Дай ему время. Дай ему понять, что ты не маленькая девочка, какой он привык тебя видеть.
- Ты что! Я старая уже! - воскликнула Сёрен, разбудив сжимающего вожжи Ястреба. - Мне девятнадцать. И пограничникам нельзя жениться.
- Это сплетни, - пробурчал Ястреб и опять свесил голову на грудь. Сёрен покраснела и замолчала.
Сольвега легко спрыгнула, подошла к Сашке, который, как деревянная кукла, шагал сбоку. С ним с обряда творилось дурное, он все больше сутулился и молчал, и не ел почти ничего, и только когда обращался к государыне, синие глаза загорались жизнью. Но она лежала сейчас на сене в вызванном травами забытьи, с головой укрытая плащом.
Теплая ладонь Сольвеги легла на худое Сашкино плечо:
- Нельзя же так.
- А как... можно? - должно быть, он сам себе удивлялся сейчас, что ответил, слова вышли с запинкой.
Сольвега закусила выбившуюся из узла соломенную прядь. Посмотрела на теплый песок под босыми ногами, о чем-то напряженно думая. Погрызла губу. И бросилась догонять телегу.
Они остановились на ночлег рано: солнце еще не садилось. Тумаш с Андреем принялись ладить костер, ползал и радостно гугукал под березами Микитка, а Ястреб, прихватив лук, подаренный в поселке, ушел в лес. Сёрен разбирала припасы. Они шли по пустой земле - ни селищ, ни даже отдельных хижин, но, как сказал Ястреб, летом в лесу может пропасть с голоду только лентяй либо дурак. Тумаш почему-то покраснел. Хотя краснеть следовало Савве: в его заплечном мешке лежали лишь вапы Сёрен, чистая веленевая книжица и несколько заостренных палочек. И притащив для костра дюжину кривоватых веток, он расселся под березой с мыслию на челе и палочкой в руках. Да еще шипел, когда умирающая от любопытства девушка подходила чересчур близко. Сольвега как-то незаметно исчезла. Потом Сёрен заметила, что пропал и Сашка, но не встревожилась. Она ведьма, он при оружии, чего им сделается, право... Слегка покраснела и уткнулась в мешки.
Сашка стоял, отвернувшись, царапая ногтем березу, раздавив походя семейство темноголовиков. Над ним звенели комары. Не примяв травы, подошла Сольвега. Он ощутил ее присутствие, сердито передернул плечами.
- Тяжело, - сказала она. - Когда вывернут, как пыльный мешок, перед чужими, вытряхнут наружу все: и самое дорогое, и самое гадкое.
Он напрягся.
- Время нужно, чтоб охолонуть. А его у тебя не будет.
Ведьма сдернула белую пушистую головку лопуха:
- Смотри!
Сашка невольно повернулся.
- Вот ее жизнь, - пушинки лежали на темной, натруженной, ладони. - Можно вот так, - Сольвега сжала ладонь. А можно... - она дунула, и пушинки полетели в розовый предвечерний свет. - Нет у тебя времени.
Сашка кинулся к ней:
- Отдай!
Ведьма тряхнула головой, шпильки устали держать хором волос, и те рассыпались, спутались, опали тяжелым золотом. Сольвега стала вовсе близко, и одна рука невзначай распутывала завязки на своей рубахе, а другая - гашник на Сашкиных ноговицах. По чреслам пробежал огонь, а дальше все было просто и правильно.
- Я не люблю тебя, - сказал Сашка.
- Я знаю, - отозвалась Сольвега, вычесывая из кудрей травинки и мелкий сор. Они вернулись к костру, как и уходили, по отдельности. Сашка слушал, как в темноте похрумкивают осотом спутанные кони, и ему было спокойно.
Сёрен докончила перевязку, затянула узел и остатками пелены вытирала масляные руки.
- Лен кончается, - пожаловалась она. - И масло тоже.
- Дня через два, чтоб не уроком, будем в городе, - отозвался Ястреб. - Он взялся кормить государыню с ложки жижей из-под рябчиков - как раз настрелял дюжину, и сам же ощипал и сварил, добавляя соль и кой-какие травки, которых не знала и Сольвега. И ложку вырезал сегодня из мягкой липы - она так и белела в темноте. Сёрен подозревала, что Ястреб умеет вообще все. Он подул на варево. А селища раньше начнутся. Купим. Повороши угли, темно.
8.
Горестно чертыхаясь, Андрей ощупывал сбитый палец. Он никак не мог привыкнуть к сапогам на мягкой подошве, а босиком вышло еще хуже. Палец разламывался, ноготь почернел и обильно брызгал кровью. Не хватало только занести заразу. Андрей приноровился с тряпицей, когда Ястреб приглашающе кивнул, подвигаясь. Как-то так вышло, что он больше ехал, чем шел, но Андрею и в голову не пришло восстанавливать справедливость. Его чувства к Ястребу были сродни обожанию. А если (под приступ цинизма) как следует подумать... впрочем, говорят, такие отношения в средневековье в порядке вещей. Андрей неловко перевалился в сено. Пожалуй, это просто зависть. Всю жизнь ему хотелось быть таким и всю жизнь - слегка не дотягивал. "Та, которая по жизни идет смеясь." Ястреб, сощурясь, покосился на Андрея:
- Бороду ростишь?
- После вашей Черты бриться больно.
Андрей сосредоточился на стенающем пальце. Он опять поймал себя на желании задавать вопросы. Рискуя перещеголять в этом Тумаша. А Тумаш вчера прославился: словил щучку. Руками. И донес, завернув в рубашку, до становища. А Андрей шел сзади и бил на его спине комаров. Ястреб, конечно, сказал, что лучшая уха - это курица. Но потом полез за диким чесноком и морковью, и щучку с аппетитом съели, когда сварилась.
- Послушай, - наконец не выдержал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24