Он дал Маше письмо и ушел.
Должно быть, он и сидел так долго потому, что обдумывал, отдать Маше письмо или вернуть Мите.
- Милый Аркаша, всю жизнь был чудаком, - устало улыбнулась Ирина Федотовна. - Я боялась - вдруг просидит здесь всю ночь до утра!
Она легла, оставив на столе грязную посуду.
Маша перемыла посуду. Синел рассвет за окном, когда она прочитала письмо.
"24 декабря 1942 года
Здравствуй, Маша!
Наконец я узнал, что ты жива. Могли разбомбить эшелон, с которым ты выезжала из Москвы. Ничем другим нельзя было объяснить молчание, во всяком случае первые месяцы. Я ведь не знал, что ты и не приезжала в Свердловск. Аркадий Фролович не сказал, где ты и как ты живешь. Одно из двух: или он готовит сюрприз, или имеет основания ничего не рассказывать. Меня злит манера скрывать от человека неприятность. Если ты вышла замуж, что тут особенного? Ты могла выйти замуж еще и тогда, в Москве, если бы тебе было немного больше лет. Мне некому писать в тыл. Все наши институтские ребята на фронте.
А моя мать умерла.
Не знаю, случалось ли тебе пережить несчастье. Вдруг пришло извещение, что мама умерла в Ташкенте от тифа. Обычно от нас идут такие вести к вам. Со мной произошло наоборот.
После ее смерти я ни от кого не получал писем.
25 декабря
Вчера поднялась температура. Аркадий Фролович отнял у меня карандаш и тихонько сказал:
"Фу-ты, черт!"
Он не похож на доброго дядюшку из романов Диккенса, поэтому я подарка не жду. Скорее всего, я тебя не увижу.
Ты, наверно, удивляешься, что я не пишу о войне. Я не пишу, но она все время во мне, хотя от войны нас отделяет сейчас четверо суток пути и на станциях уже незатемненные окна. Кажется, нас везут в Среднюю Азию. Я не буду скрытничать. Конечно, и страх был. Но дело в том, чтобы, вопреки ему, делать что нужно и непременно, обязательно, во что бы то ни стало, если он есть, скрывать от других. Но об этом трудно писать.
Я был командиром орудия. Наш расчет называли веселым. И верно, ребята подобрались молодцы.
Когда нас перекинули с прежнего места, мы думали, что прямо с ходу направят в Сталинград. Все знали, что там плохо, и удивлялись, почему нас сразу не послали в бой.
Две недели мы жили в рощице, в землянке: боев не было, но войска подбрасывали непрестанно.
Теперь понятно все, зачем это делалось. Готовился массированный удар. Наступление.
В роще было хорошо.
Один раз меня вызвали в штаб. Поручили прочитать лекцию. Там знали, что я студент. Первый раз в жизни я читал лекцию. Представь, довольно прилично. Скучаю о книгах. О зеленом абажуре в читальне.
27 декабря
Маша, я не писал два дня. Скоро приедем. Так и не знаю, где ты. Кстати, я почти не вижу Аркадия Фроловича. Он главный врач нашего поезда. Он неприветлив, но почему-то у всех убеждение, что попасть к нему - удача: обязательно вылечит. Мне было плохо эти два дня, поэтому я не писал.
28 декабря
Никак не могу кончить письмо. Решил: кончу перед самым приездом и отдам Аркадию Фроловичу. Маша! Какое счастье жить!
Однажды нас окружили. Мы были три недели в окружении. Тогда я понял, какое счастье жить!
После, уже в рощице под Сталинградом, когда можно было подумать, опомниться, я перечитал "Севастопольские рассказы". У меня была только одна эта книга. Почти невероятно, что я сохранил ее даже в окружении. И твою карточку тоже.
Никогда раньше я не задумывался над книгой, как здесь, в землянке, во время вынужденного отдыха от боев.
Мне очень понятны герои Толстого. Сколько правды в душевных движениях!
В искусстве всего нужнее и пленительней правда. Ты согласна со мной, Маша?
Я закрыл книгу и вышел побродить.
Была морозная светлая ночь, иней запушил нашу рощу, она стояла белая. Я вообразил: когда-нибудь раньше была такая же ночь, мглистый свет луны сквозь облачное небо, деревья в снегу, а то, что я чувствую сейчас и что пережил не однажды во время боев, уже пережито когда-то Володей Козельцовым.
Меня взволновала эта мысль. И вот тогда я понял - и мне это кажется очень важным - свое отличие от Володи Козельцова. Я понял, что моя любовь и ненависть - это не то, что любовь и ненависть Володи Козельцова. Володя Козельцов был офицером русской армии и гордился тем, что он русский... Французский же офицер гордился тем, что он француз... До войны у этих офицеров не было оснований ненавидеть друг друга. Кончилась война кончилась и ненависть, рожденная войной.
Как все по-другому сейчас! Разве наше отношение к фашистам определилось только с началом войны? Мы воевали с ними, начиная с четвертого класса, когда носили пионерские галстуки. Помню, на сборе читали стихи Маяковского:
Во всех уголках земного шара
Рабочий лозунг будь таков:
Разговаривай с фашистами языком пожаров,
Словами пуль, остротами штыков.
Я воевал с ними, когда первокурсником писал свою работу на семинаре марксизма-ленинизма. Помнишь, Маша?
Мало верить - нужно знать.
Тогда я узнал, что никакие силы не остановят движения к коммунизму.
Сейчас я знаю: воюя с фашистами, мы защищаем не только свое право на жизнь, но и свои убеждения, решаем сроки наступления коммунизма.
Постепенно я начинаю смотреть по-иному на Козельцова Володю. Нет, я во многом не повторяю его. Я тоже русский, все русское дорого мне, но свою родину прежде всего и сильнее всего я люблю за то, что она Советская Родина.
Хорошо, Маша, спокойно.
До завтра!
29 декабря
Нужно тебе рассказать, как произошла наша встреча с Аркадием Фроловичем. Был отдан приказ о наступлении. Мне долго везло, в течение десяти дней почти непрерывных боев расчет оставался цел. Но потом осколком был убит второй номер и ранен был я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73