То есть хочу сказать, что в смысл того, что ей читают, она не слишком вникает. Но от звонкого стиха, как от музыки, никогда не откажется.
Чужих стихов почти не знает, зато свои читает часто и с удовольствием. Это вообще нечто непередаваемое. Читает она с пафосом, меняет размеры. Записать, к сожалению, эти стихи невозможно, тут нужен магнитофон. Рифмы она не всегда находит, но ритма не меняет, пауз не делает, продолжает декламацию.
Мама слушает ее обычно с некоторым даже страхом.
Я говорю:
- Все дети в этом возрасте талантливы.
Мама говорит:
- Нет, не все.
Ни она, ни маленькие братья ее, ни Гетта стихов в детстве не сочиняли. Достоверный свидетель тому - моя милая теща - Любовь Ивановна. Не витийствовала, насколько мне помнится, и племянница моя Иринка.
Почему это нас беспокоит?
А потому, что - не растет ли в нашем доме еще один литератор?
* * *
Не гуляет Машка. А сегодня опять тепло. Зима, которая постояла на дворе несколько дней, кончилась, объявила себя несостоявшейся. Сегодня 6 градусов выше нуля.
Машка спит.
Мама в аптеке.
Бабушка ходит на цыпочках.
Папа работает.
29.10.59.
...Нельзя пугать ребенка. Вот она боится темноты, боится ходить вечером через коридор, боится оставаться одна в комнате. Кто-то напугал ее. Впрочем, шутя, бывало, и я нагонял на нее страх:
- Ой, медведь лезет!..
А представления о мире у нее таковы, что она под влиянием одной интонации может поверить, что под диваном у меня вдруг оказался медведь.
30.10.59.
...Новая игра. Маша - это заводная кукла. Аннабелла. Я завожу ее где-то на спине:
- Трк-трк.
И кукла начинает ходить. Делает это она изящно и в то же время скованно, движения плавные и деревянные.
Поворачиваю другой рычажок:
- Трк.
И кукла начинает танцевать и петь.
Самое смешное - когда я ее кладу на спину и кукла закрывает глаза. Она их не просто закрывает, а сжимает с силой, вся морщится при этом.
Нажимаю ей на живот, и кукла говорит:
- Ма. Ма.
Еще нажимаю:
- Па. Па.
Еще.
- Ба. Ба. Шка.
* * *
Никак не отучить ее от "можу" и "не можу" (вместо "могу" и "не могу"). Вместо "почему" то и дело говорит "зачем".
Говорю ей:
- Я не хочу дальше играть.
- Зачем не хочешь?
Стоит взглянуть на нее осудительно, и сразу же спохватится, поправит себя:
- Почему не хочешь?
* * *
Играли в доктора. Доктором была Маша, я был больной.
С упоением лечила меня, выслушивала, выстукивала, говорила "дышите", "не дышите", делала уколы, капала в нос - понарошку, но из настоящей пипетки.
Я у нее спрашиваю:
- Доктор, скажите, я поправлюсь?
- Нет, не поправитесь, - заявляет доктор.
Меня это как-то по-серьезному огорчило и даже рассердило.
- Как не поправлюсь? Зачем же вы тогда ходите ко мне и лечите меня, если я не поправлюсь?
- Я потом еще приду.
- Вылечите меня? Поправлюсь я?
- Нет.
Я понял, в чем дело: боится, что, если я поправлюсь, ей нечего будет делать и игра прекратится.
Но, видя мое огорчение и возмущение, она говорит:
- Сейчас поправитесь, а потом, когда я приду, опять заболеете.
* * *
Только что бабушка водила Машку в ванную мыться перед дневным сном. Вытирала ей физиономию. Машка спрашивает:
- Губки сухие?
- Сухие.
- Непохоже.
Мы все смеемся и умиляемся, и вот уже даже в тетрадь это событие попадает, но по существу это совсем не то, что должно попадать в эту тетрадь.
Случаи, когда Маша взросличает, не самые интересные. Ведь это - прямое подражание маме, обезьянство чистой воды и самодеятельности, творчества здесь - ни на копейку.
* * *
Стучит в дверь:
- Тук-тук.
- Кто там?
Басом:
- У-го-мон. Кто у вас здесь не спит?
- Я не сплю.
Входит:
- Я сейчас буду вас угоманивать. Я вас угомоню.
* * *
А вчера пришла, просит дать какую-нибудь книгу.
- Папа, дай книжку. Пожалуйста. Я без спросу не хочу брать.
5.11.59.
...Склонность к юмору, к острячеству не оставляет ее. Вчера взяла бумажку от тянучки, бумажка свернулась в трубочку. Машка сунула ее в рот и говорит:
- Папироска.
Я говорю:
- Не папироска, а мамироска.
Каламбур до нее не дошел.
- Нет, - говорит, - папироска.
Потом вдруг осенило. Засмеялась и говорит:
- Машироска.
* * *
Это еще на даче было. Обращаюсь к Машке:
- Пожалуйста, дай очки!
А она:
- Где кабачки?
Позже я ставлю на живот грелку и говорю:
- Брюхо болит.
Она хохочет:
- Брюки болят?
И острить любит, и к рифме ее тянет.
7.11.59.
Праздники. А мы с Машкой на больничном положении.
Температура у нее все эти дни прыгает. Кашляет. Жалуется на горло.
И другие вещи огорчают меня. Например, те страхи, которые вдруг напали на Машку. Уходишь из столовой, а она:
- Не уходи! Я боюсь! Я боюсь одна!
- Кого ты боишься? Чего ты боишься?
- Боюсь!
И не знаешь что делать, как разогнать эту нечисть, эти призраки, мешающие Машке засыпать, спать, играть.
Вот еще один минус единственного ребенка! Боятся, конечно, и в больших семьях, но там ребята или не дают друг другу пугаться, или пугаются скопом, все вместе, а в этом не только ужас, но и радость и даже блаженство.
* * *
Вчера мама подарила Маше к празднику два больших надувных шара. Маша принесла их показать мне. Я говорю:
- Кому это? Маше и Алеше?
- Нет, это мне.
- Ты же большая. Ты же - мама.
Нет, жалко ей шариков. В конце концов Маше (то есть маме Элико) она согласилась подарить один шарик, а мне - нет.
Сегодня, когда я завтракал в столовой, пытался возобновить этот разговор.
- Так как же? Подаришь Алеше один шарик?
- Нет, я что-нибудь другое подарю.
- Какая же ты мама?!
- Мне они нравятся, эти шарики.
Объяснил, что именно то, что нравится, и надо отдавать другим.
Слушала внимательно, но поняла ли - бог ведает.
Говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93