Даже облизал сметанные потеки на боках кружки. Молоко было сладковатое, мягкое, пузыристое. Живот тотчас наполнился ласковым теплом, и Егор размяк (весь. Это не помешало ему съесть за завтраком две миски щербы[1].
Миня, разбирая сазанью голову и аппетитно обсасывая каждую косточку, завел разговор с Панётой:
- В Шахты собираюсь съездить... Сына Назара проведать...
- Ты бы и в Каялу заехал, племяша-то, Михаила Витютиного, повидал бы. Крестник-то твой! Ни привета от него, ни ответа...
- Надо б заехать, да крюк немалый.
- Миша дом поставил, Матрена, сестра твоя, рассказывает, в начальники вышел, дети выросли, а мы все с энтим крюком не сладим. Осердился он, видать, дюже - и сам к нам не заезжает, и нас больше к себе в гости не зовет... Сыну-то его старшему, Виталию, поди, уже шестнадцатый пошел...
- Да где там шестнадцатый?! - вмешался Егор. - Он младше меня, ему, как и Саньке шахтерскому, тринадцатый пошел...
- Цыть, не мешайся! - остановил его дед. - Сами помним, сколько кому лет... Наверно, ты, мать, права. Заеду я и в Каялу, оттуда до Васильево-Петровской недалеко. Там мой боевой друг живет, Дорошенко. Давно в гости ждет меня. Помнишь, мать, заезжал он к нам...
- Я помню! - сказал Егор.
- Вот как тресну тебя ложкой по лбу! - Миня поднял руку. - Ну что ты там можешь помнить? Тебя тогда и в молекулах еще не существовало. То было в двадцать четвертом или в двадцать пятом году. Так, мать?
- Так, - подтвердила Панёта. - Поезжай, заодно и Дорошенка навестишь. Что тебе таперича делать? Пенсионер ты, гражданин вольный...
- И заслуженный, - вставил Егор.
Деду не понравилось напоминание о том, что он пенсионер, хоть и заслуженный. Досадливо повел он жесткими, подкрученными кверху усами, будто настырную муху сгонял с узкого худого носа.
- Что таперича делать, что делать!.. Что ж я - калека, что ли? Дел мне по хозяйству нету? Али я нахлебником стал?
- Да не про то я, глупташ ты такой! Я про то, что ты таперича можешь всех своих боевых друзей проведать... До косовицы еще не скоро, месяц целый, считай. Чего сиднем сидеть? И деньги твои пенсионные лежат непотраченные. Поезжай, конечно, и Ёрку возьми с собой...
- Вот-вот! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней?
- Ага, ты, значит, конь, а я - рак?! - оскорбился Егор. Дед хохотнул, а бабка усадила вскочившего внука на место.
- Да сиди уж, нахрап ты такой!.. А чего ж не взять его, Миня? Парень старался, без троек учился. Поедет, края поглядит, с братанами повидается. Да ты б, Миня, и в Ростов заехал, скупился бы, Егору костюм хороший справил...
- Шевиотовый костюм, да? - сердито спросил Миня. Как, однако, быстро менялось у него настроение. - В голове-то у парня полова еще!.. Штанов на неделю не хватает. На деревьях да на заборах по клочкам оставляет. Вот что я скажу: если за лето он штаны из чертовой кожи не порвет, куплю хороший костюм к осени.... Ох, смотри, Егор, жалуются станичники на тебя. Босякуешь, дерзишь людям, по садам лазишь. Доведешь ты меня, худо тебе будет! Предупреждаю... Семь классов кончил, а ума не набрался.
"Опять Миня за свое!" - с досадой думает Егор. Не стало ему житья с тех пор, как дед ушел на пенсию: сидит дома, допекает нотациями.
Миня помолчал немного, но раздражение искало выхода, и он сказал:
- Трактор Семки Кудинова уже целую неделю без магнеты, как дохлый, стоит. А жатва на носу. Не перевелись вредители колхозного строя. Изводили мы их, изводили, а не извели до конца. Живучи, стервы, кубыть черви-проволочники! Того паршивого контрика, который украл магнету, я бы прикончил собственной рукой!
Егор поперхнулся и надгрыз деревянную ложку. Пронзительный визг подсвинка отвлек внимание Мини, а то бы он хорошенько присмотрелся в эту минуту к своему внуку.
- Ну и лындарь[2] же ты, парень! - сказал он, морщась от этого визга. - Мы ж уговорились - тебе кормить кабана. С утра набивай кормушку травой. Жрет он, как зверь пещерный... Сколько тебе про то напоминать?
- Да помню, чтоб он сдох!
- Лопайте молча, а то костьми подавитесь! - остановила их Панёта. - Ну говоруны! Ну ругатели!
Глава вторая
После завтрака Егор взял мешок и пошел в атаманский сад за травой для кабана. По дороге завернул к Грине Григоренко.
Хата, в которой жил Гриня, стояла у глубокой балки. По дну ее, в густых зарослях колючих кустов и деревьев, бежал ручей. А за балкой, на ее северном склоне и по бугру, прикрывая станицу от холодных ветров, располагался заброшенный атаманский сад - таинственное, жутковатое место, которое неудержимо притягивало Егора и Гриню с малых лет. Они постепенно обжили его.
Мало осталось в станице дедов, которые еще помнили то время, когда был посажен сад. Никто не приходил сюда с топором, никто не смел рубить старые фруктовые деревья: считалось, что они "притягивают" дождь. Из-под темных корней, которые доставали до подземного каменистого кряжа, выбивались холодные ключи. Не было воды вкусней по всей округе.
Деревья и кусты в саду росли густо. С кряжистых яблонь и груш, забитых дичкой и омелой, свисали желтые мхи. Здесь было сумрачно и прохладно даже в самые жаркие дни.
Станичники побаивались сада. Тут в гражданскую белоказаки зарубили саблями раненых красных конников, которых захватили в госпитале, потом буденовцы на том же самом месте расстреляли карательный отряд генерала Краснова. А еще позже, в годы коллективизации, на самой высокой груше повесился нищий старик. В нем признали бывшего атамана, хозяина сада.
В самой гущине одичавшего сада когда-то была атаманская дача. Ее, как и разбитую церковь, разобрали по кирпичику станичники. Остался целым лишь сводчатый кирпичный подвал в саду. О нем, видимо, никто не знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94