- Здравствуй, Ёра... - Посмотрела ему в глаза прямо, улыбнулась. - Я думала, ты наверху, ну и разговариваю себе с собакой, как с человеком... Смешно, а?
- Ничего тут нет смешного, - ответил он ровным, невыразительным, ей показалось, равнодушным, тоном. - Я часто с ней разговариваю... Она все понимает. В глаза смотрит - и все понимает.
- А вот я тебе в глаза смотрю, а ты меня понимаешь? - озорно спросила она.
Егор смотрел на нее неотрывно, не узнавая. В эти минуты она выглядела для него совсем иной, едва знакомой и такой красивой, что казалась почти чужой. И ему отчего-то стало непереносимо больно.
Его лицо, похудевшее, вытянувшееся, застыло от едва сдерживаемого волнения и боли, словно омертвело. А в глазах Егора, измученных, каких-то тоскующих, Даша увидела отчуждение, недоверчивость.
- Нет, не понимаешь ты меня, - с сожалением сказала она и чуть жалобно попросила: - Не смотри на меня так, Ёрчик. Ты меня пугаешь... Я тебе помешала? Ты книгами обложился... Я пойду...
- Нет, не уходи, Даша! - воскликнул он и, подняв руку с забинтованными пальцами, хотел придержать ее за плечо. - Останься... Я не читаю... Не могу читать...
Даша осторожно взяла его руку, тихонько погладила по бинтам.
- Больно?
- Не очень. Заживают пальцы... Камышом порезал, когда... - и, словно споткнулся, оборвал.
Не отпуская его руки, Даша наклонилась к нему. - Я вот смотрю в твои глаза и понимаю тебя. Слышишь?.. Ты мучаешься, казнишь себя, да? Но разве ты виноват в том, что Степа погиб?.. Вы там все были равны, и каждый из вас мог бы одинаково утонуть... Разве не так?.. А ты все на себя берешь... Много берешь на себя, Ёрчик.
Из ее ясных глаз лился ласковый чистый свет, проникая в его душу, выгоняя оттуда накопившуюся тяжелую темноту.
- Вчера разогналась к вам, чувствовала - нехорошо тебе... Увидела во дворе бабушку Панёту и постеснялась зайти. А потом ругала-ругала себя!.. Сейчас вот управилась с телятами и прибежала. Ты на меня сердишься, глупташ?.. А за что?.. Ты молчи, молчи, дай мне выговориться, раз я решилась. Я только с тобой дружу... Больше чем дружу. Понимаешь? Ты знай про это.... Ты молчи, молчи...
- Молчу, молчу, - прошептал он, ощущая, как тает в груди холод, исчезают тяжесть и темнота.
- Вот теперь глаза твои стали хорошие, и я стесняюсь смотреть в них... Закрой, и я тебе еще что-то скажу.
Егор, глубоко и облегченно вздохнув, исполнил ее просьбу.
- Темка, бригадир, просил передать тебе, чтобы ты бросил лодырничать и выходил на работу. Он выделил тебе конную подводу, будешь зерно от комбайна отвозить. А меня правление назначило бригадиром ученической огородной бригады. Телята подросли, сдам их в молодняковое стадо. А теперь ты хорошенько выспись и к завтраму будь совсем здоров.
Даша охватила жаркими ладошками его лицо, легонько погладила, затем на мгновение прижалась щекой к щеке, поцеловала в уголок губ и тихонько вышла.
Егор лежал не шевелясь: освобожденный от тяжкого груза, он словно бы воспарил над землей, поплыл тихим белым облачком за легким ветром. И уснул незаметно для себя в той же самой позе, опираясь спиной на мешок с пахучими лекарственными травами.
А назавтра почтальон принес письмо:
"Дорогие батя и маманя, - писал отец, - пусть Егор пока не приезжает к нам... Олечка наша заболела, неспокойная очень стала. Потому что погода наступила дрянная. Небо на западе все хмурится, хмурится. Дочурке обложило горло, температуры вроде бы нету, а спит она тревожно. Врачи говорят, нет причин для беспокойства, болезнь пройдет без следа. А я, батя, думаю другое. Ты человек опытный, старый красный командир, вникни в это. Десны-то у Олечки уже обгноились, зубы открылись - больно острые. Подумай над этим, батя. Так что если здоровье её не поправится вскорости и поднимется температура, ждите внучку и невестку свою, приедут на поправку".
- Господи боже мой, что он пишет! - растревожилась Панёта. - Какие-такие зубки у трехмесячной девочки?! Рази может быть такое?.. Десны обгноились!.. Эка накрутил, голова-садовая!
- Да погодь, - остановил ее Миня. - Чего ты раскудахталась? Не с той стороны надо читать письмо. Сразу видно, Панёта, не военный ты человек.
- Что ж, его шиворот-навыворот читать надо?
- Вот именно: шиворот-навыворот.
- Да ты растолкуй, в чем тут дело, - сказал Егор.
- Дай-ка сюда письмо. Тут все скрытно подадено. Письма-то военные проверяются.
Шевеля губами, Миня перечитал письмо, сурово сдвинул широкие брови.
- Его часть около границы квартируется, где-то около Бреста... Небо хмурится, хмурится, пишет он. Так оно и есть - хмуро на Западе. "Сложная политическая ситуация создалась в Европе", - пишут в газетах. Фашисты идут, Егор. А обложило горло Ольге - это, наверное, они к самой границе подсунулись. Зубы острые - не иначе фашисты провокации устраивают... Как бы заваруха не началась у нас с немцами... Вот почему, Егор, мы с тобой домой вернулись. Теперь ясно тебе? Растолковывать не надо?
- Ясно все.
- Нешто немцы пойдут войной на нас! - ужаснулась Панёта.
- Пускай пойдут - но пасаран[6]! - воскликнул Егор. - Японцев били? Били. Финнов били? Били. И фашистам по соплям дадим!
- Дать дадим, - согласился Миня, - но фашисты уже всю Европу заняли, силов поднакопили.
Миня верно разгадал письмо сына, написанное из пограничного города. Через несколько дней по улицам станицы Ольховской промчались всадники с красными флажками на пиках. Началась война с фашистской Германией.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Много перемен произошло за год в станице Ольховской. Война забрала большую часть мужского населения: лучших трактористов и комбайнеров, молодых и сильных парней, тех, кто выполнял самые тяжелые и сложные колхозные работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94