Самым отчаянным драчуном - грозой всего приюта - был Васька Новогодов, тот самый, который прозвал Сережу "головастым" и ударил Зинку.
Васька Новогодов попал в приют три года тому назад. Его нашли под Новый год на паперти собора. Он стоял, посиневший от холода, в рваном и грязном тулупчике, голова его была обмотана грубым вязаным платком. Длинные концы платка, перекрещенные на груди, торчали сзади наподобие двух ушей.
- Ты о чем, девочка, плачешь? - спросила сердобольная старуха-нищенка.
- Ма-а-амка ушла! - заревел еще громче Васька.
Старуха побежала за городовым. Тот взял его за руку и, ворча и ругаясь, повел Ваську в приют. Когда в приюте Ваську раздели, то он оказался белоголовым мальчишкой в деревенской розовой рубашке, подпоясанной веревкой, и в драных штанах, заправленных в большие старые валенки.
Имя свое он сказал сразу. Зовут его Васька. Лошадь, на которой они ехали из деревни, рыжая и зовут ее Малька, потому что она маленькая. А мать его зовут "мамка".
Больше о себе он сказать ничего не мог. На вид ему было четыре-пять лет, и поэтому его записали в приютской книге Василием, пяти лет отроду, по фамилии Новогодов. Такую фамилию ему придумал приютский поп, которого ребята называли: батюшка, а взрослые - отец Константин.
- Младенец сей был найден в канун Нового года, а потому пусть и называется отныне Василий Новогодов, - рассудил поп.
Таких, как Васька, в приюте было немало. Девочку Полю подкинула тетка, которая морила ее голодом. Поля всегда так торопилась есть, точно боялась, что у нее отнимут чашку с едой. Приютские ее прозвали: "Полька-жадина". Были еще два мальчика-подкидыша "неразлучники". Они всегда ходили вместе, держась за руки. И если один из них падал, ушибался и начинал плакать, то другой за компанию ревел еще громче.
На первый взгляд Сереже показалось, что у всех приютских волосы одного и того же цвета, но потом он заметил, что стоило только после стрижки немножко отрасти волосам, как в приюте появлялись всякие ребята: русые, белобрысые, черные, и было даже двое рыжих.
Дни шли за днями. Скоро Сережа понял, что бежать из приюта трудно, почти невозможно. Во-первых, сами ребята смотрели друг за другом, а потом у ворот на скамейке всегда сидел дворник Палладий - длиннобородый пожилой и строгий мужик. На нем был белый холщевый фартук и лапти на босу ногу. Рыжие волосы он подстригал в скобку и густо мазал лампадным маслом.
- Балуете! Вот я вам ужо! - тряс рыжей бородой Палладий и сердито грозил коричневым пальцем. Приютские его боялись больше, чем начальницы.
Оставалась у Сережи одна надежда - дождаться бабушки. Он решил, что, как только она к нему придет в воскресенье, он станет перед ней на колени и начнет просить ее, чтобы она взяла его домой. О том, что бабушка может не прийти, он даже боялся думать. От этих страшных мыслей замирало сердце и холодели руки.
Играя с ребятами на дворе, Сережа не спускал глаз с калитки. Из спальни он поминутно поглядывал в окно, не открывается ли калитка, не идет ли бабушка. Но бабушка не шла. Правда, она приходила в приют, и не один раз, справиться о внуке, но только в те часы, когда ребят уводили на прогулку.
Каждый раз, возвращаясь в приют, Сережа узнавал от маленькой Зинки, которая не ходила на прогулку, потому что у нее вечно болели то уши, то зубы, что нынче опять приходила его бабушка. Сережа забирался за сарай и плакал там потихоньку, чтобы ребята не видели. Он сердился на бабушку за то, что она приходит в такие часы, когда его нет дома. Он не понимал, что бабушка это делает нарочно - не хочет его расстраивать.
Глава IX
ПРИЮТСКОЕ ЖИТЬЕ
День в приюте начинался с восьми часов утра. Наверх, в спальню, длинную комнату с низкими окнами на север, приходила толстая сторожиха Дарья и будила ребят.
- Вставайте!.. Вставайте!.. - выкрикивала она хриплым голосом, икая после каждого слова.
Приютские говорили, что Дарью "сглазили" и у нее страшная и неизлечимая болезнь - "икота".
Каждое утро Дарья сдергивала с Васьки Новогодова одеяло и звонко шлепала его по спине. Васька любил поспать и всегда вставал последним.
Толкая друг друга, топая босыми ногами по деревянному полу, ребята бежали гурьбой на кухню умываться.
Пять жестяных умывальников, приколоченных к длинной доске, звенели и громыхали так, что слышно было даже наверху в спальне. Брызги летели во все стороны, и около рукомойника на полу стояли большие лужи. На лестнице от мокрых ног оставались следы.
После умыванья каждому нужно было повесить личное полотенце "по форме": сложить пополам и перекинуть через заднюю спинку кровати. Если кто этого не делал, того наказывали.
Повесив полотенце, ребята сбегали вниз в столовую, которая находилась рядом с кухней. Это была мрачная комната с закопченными стенами и большой иконой в углу, настолько темной, что на ней нельзя было ничего разобрать, кроме тонкой коричневой руки, поднятой кверху. Посредине столовой стояли длинные некрашеные столы, а по бокам их - деревянные лавки. В столовой ребят выстраивали между лавками и столом - на молитву. Стоять было неудобно. Сзади в ноги вдавливался край скамейки, а в живот и грудь упирался край стола.
Дежурный - кто-нибудь из ребят постарше - выходил вперед и начинал читать молитву. Читать надо было быстро, без запинки, а то попадало от батюшки. За первой молитвой шла вторая. Ее пели хором. Маленькие ребята только шевелили губами. Молитва была трудная, некоторые слова им было просто невозможно выговорить, например: "даждь нам днесь". После молитвы приютские усаживались за стол. Мальчики сидели отдельно от девочек. На столе кучкой лежали деревянные крашеные ложки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58