Оставалось перейти мост и повернуть вниз по течению, тогда наверняка попадешь в поселок Ита. А чуть дальше будет Готодзи – вместе с Ита они составляют один шахтерский городок.
Когда я миновал мост и вышел на дорогу к Ита, показалась гора Каварадакэ. Всей своей громадой она высилась передо мной. На Каварадакэ, самой высокой в этом краю горе, добывали каменный уголь; своими очертаниями она напоминала разинутую пасть какого-то чудовища. Хотя я и прежде знал о существовании горы и даже видел ее несколько раз, ее внезапное появление потрясло меня до головокружения. Безобразно развороченное чрево горы, обнажив свою белую плоть, слегка дымилось в лучах солнца. Я остановился и долго, словно завороженный, глядел на гору.
До Готодзи удалось добраться к полудню. Вынимая баклажаны, я обнаружил, что на них отпечатались прутья корзины. Но ужаснее всего было другое – плоды потеряли всякую форму. При виде баклажанов с выдавленным на них узором плетения я вдруг как-то сразу изнемог и поник, словно парус без ветра. Конечно, мне ведь хотелось принести бабушке хоть на один баклажан да побольше, вот я и набил ими корзину слишком плотно. Я совсем было пал духом, но тут вернулся домой дед, служивший полицейским. Он, видимо, слишком быстро ехал на велосипеде, и с его выпуклого с залысинами лба градом катился пот. Торопливо втаскивая велосипед в прихожую, он крикнул:
– Быстрее включите радио! Кажется, окончилась…
Когда бабушка поспешно включила приемник, оттуда неслась мелодия государственного гимна «Государя век…». Затем послышался невнятный, постоянно прерывающийся голос. Мы изо всех сил вслушивались в речь, смысл ее был совершенно неясен. Даже не верилось, что говорят по-японски. Если бы не слова деда: «Кажется, окончилась», я так ничего бы и не понял.
Домой в деревню Акамура я возвращался вроде бы той же дорогой. Дело было вечером, уже стемнело. Еще я помню, как наша семья ужинала в садике, разместившись на циновках вокруг переносной печки. Но обратный путь напрочь вылетел из головы, я совсем не помню, где и как я шел.
В школе начались занятия, и первое, что нас заставили сделать, – это замазать черной тушью некоторые страницы учебников. Учебник истории был сплошь вымаран черным, читать его было просто невозможно, а в новых учебниках математики слово «алгебра» заменили словом «анализ». Учителя стали говорить, что самое главное в преподавании – не объяснения учителя, а опрос учеников. Во всем поворот на сто восемьдесят градусов.
Хотя война, во время которой мы столько месяцев жили бок о бок со смертью, окончилась, послевоенный быт я довольно долго воспринимал не иначе как ее продолжение. Старые ценности отвергались, уступая место новым, но я смотрел на это отстраненным взглядом. Мне казалось, что новые ценности, как и старые, не заслуживают доверия.
Впрочем, у меня до сих пор, несмотря на то что прошло уже двадцать семь лет, вызывают сомнения проблемы человеческого бытия и человеческих ценностей. Всю свою жизнь я опирался на собственные ценности, открытые мной самим. Они мало соответствовали общепринятым нормам. Сейчас мне было ясно, что и Дзиро своим пусть еще незрелым умом самостоятельно выработал для себя какие-то собственные ценности. Вправе ли я отвергать их? Очевидно, что и его ценности являются не совсем обычными, но не исключено, что они станут жизненной опорой для сына.
– Я так понимаю свои отцовские обязанности, – начал я. – Знаешь, как львы воспитывают своих детенышей?
– Нет. – Дзиро пристально смотрел на меня.
– Они очень нежно опекают львят до тех пор, пока те не смогут в одиночку свалить быка. Родители особенно не балуют их, но оберегают, чтобы они набрались сил. Потому что лев, который не в силах одолеть быка, не выживет. Когда львенок впервые выходит на схватку с быком, он рискует жизнью. Станет ли он настоящим львом, решается именно в этом бою. Львенок может оказаться побежденным или даже убитым, однако родители ни при каких обстоятельствах не придут к нему на помощь. Потому что настал тот час, когда родителям не следует вмешиваться. Воспитание льва, одним словом, закончено. Вот почему очень важен период, когда они его выращивают. Отец твой считает, что и человека надо воспитывать так же. По человеческим меркам, учитывая современную социальную структуру, этому важному периоду соответствует возраст до двадцати лет, когда самым главным для ребенка является семья. Дети нуждаются в повседневном общении с родителями, ведь воспитание не просто передача знаний.
– Угу.
– Если бы тебе, Дзиро, уже исполнилось двадцать лет, я бы ни слова не сказал против. Да хоть бы и возражал, все равно ничего бы не изменилось. Дети избирают тот образ жизни, представление о котором было сформировано у них родителями. И если они, вырастая, начинают жить недостойно, винить в этом надо родителей. Но тогда уже поздно пытаться что-либо изменить. Таков мой взгляд на воспитание человека.
Сын молча слушал.
– Тебе, Дзиро, только четырнадцать лет. Твое воспитание еще не закончено. Но, обдумав ситуацию, я все же решил одобрить твой выбор жизненного пути. Хочу, чтобы ты понял, что твое поступление в школу сумо не прервет наших семейных отношений. Ты еще долго будешь ощущать связь со мной и матерью, как бы далеко ни находился.
Я окинул сына внимательным взглядом. Дзиро, широко раскрыв глаза, смотрел на меня несколько озадаченно.
– Понятно.
– Видишь ли, сын, я не сомневаюсь в тебе. Но ведь среди борцов сумо есть такие великаны, просто чудовища какие-то. Сможешь ли ты выдержать? Уверен ли ты в себе?
– Уверен.
В ответ я, кажется, улыбнулся, а может быть, и нет – точно не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23