Думаю, нет. Он умер около пятнадцати лет назад. Он был сводным братом моей матери; я ненавидела его, но сейчас я нахожу его интересным, у нас много общего. Жизнь того из нашей семьи, кто сумел выжить, подобна жизни шпиона или еврея: ты узнаешь подобных себе даже на расстоянии… – Она кивнула головой, как бы в подтверждение своих мыслей. – Извини, я отошла от темы, а у нас и так мало времени… Саймон был сыном моего деда от индейской девушки, он родился уже после того, как дед стал вдовцом. От жены слабоумный старик имел только дочерей, поэтому он почти рехнулся от радости, когда появился мальчик, женился на его матери. Он умер вскоре после этого. Его новую жену семья не приняла. Саймон возненавидел нас за это, но я не понимаю, как он мог надеяться, что моя мать, тетки станут называть своим братом индейского бастарда. Он вырос с ненавистью ко всем и заявил, что семья его обманула и что он законный наследник всего. Это не совсем так, он, как и все, получил свою долю. Я допускаю, что его земля оказалась не такой хорошей, как поместья других, но по площади она была намного больше. Затем он стал перонистом, и это было началом всех бед для нас… – Монолог Марии был лихорадочным и возбужденным, казалось, она заставляла себя рассказывать свою историю со всеми подробностями. – Мои родители и их родственники были консерваторами, конечно. Через год или два после выборов и победы перонистов все вокруг были уничтожены. Мои родители и родственники потеряли все.
Мария остановилась и перевела дыхание. Она стояла спиной к Мелани, как будто ее присутствие здесь не имело смысла.
– Вначале не было ничего ужасного, – продолжала она. – Мой отец был адвокатом. Он долго не занимался практикой, в этом не было нужды. И тогда он решил, что его работа сможет возместить потери земель, и открыл свое дело. Если бы он был умнее, то понял бы, что никто не даст работу адвокату даже на выгодных условиях, если у того нет поддержки властей. Мы жили, продавая вещи: сначала городской дом, затем ювелирные изделия. Вскоре не осталось ничего. Мы уехали сюда, в Сан-Матиас, потому что никто не хотел покупать поместье: земля в то время обесценилась и была никому не нужна.
Мария на мгновение остановилась, вспоминая те давно прошедшие времена, но потом продолжила вновь.
– Ты знаешь, что было хуже всего? Это нищета. Голод либо заставляет бороться, мобилизуя все силы, либо убивает тебя, подобно некоему яду, с каждым днем незаметно высасывающему твои сони, – так, что ты замечаешь это с опозданием, как замечаешь утечку газа из нагревательного прибора. Спустя несколько лет мой отец умер: сказали – несчастный случай. Саймон де ла Форсе прислал венок из орхидей величиной с дверь; я уверена, этот ублюдок сделал это нам назло, чтобы цветы напоминали о его подлости. В то время он был самым богатым человеком в Аргентине.
Ненависть искрилась в голосе Марии, как если бы описываемые ею события произошли вчера, а не десятки лет назад.
– В то время мне еще не было и двадцати, – продолжала Мария. – В Сальте тогда работал Фернандо. Он был самым красивым мужчиной из всех, кого я встречала до тех пор. Мы любили друг друга. Мой отец предложил, чтобы мы отсрочили свадьбу: мы были слишком молоды, и притом, мне кажется, он был в ужасе от предстоящих расходов на большую свадьбу, надеясь на лучшие времена. Но потом мы уехали из города. Вскоре после смерти отца я получила письмо, где Фернандо написал, что встретил другую девушку, свою настоящую любовь. И я уверена, что это так, – горько улыбнулась Мария. – Эта девушка унаследовала тысячу гектаров сахарного тростника и пять сотен гектаров табачных плантаций от своей матери, а ее отец был крупнейшим машиностроителем в Тукумане и находился в прекрасных отношениях с перонистами. Люди говорили, что свадьба была решена за считанные месяцы…
Мария слегка покачала головой, как бы изумляясь своим собственным словам.
– Итак, я находилась в этом покинутом Богом месте, дом вокруг нас рушился, моя мать сходила с ума, страдая от отсутствия светской жизни, рассказывая мне о званых вечерах, даваемых нашими родственниками в Буэнос-Айресе, на которых она не могла бывать. И вот в это время я встретила Амилькара. Он был довольно известен в местных кругах и уже имел „понтиак", в то время как другие молодые мужчины ездили на лошадях. Есть такая вещь, как удача, ты знаешь, но есть также умение видеть возможности, которые, например, реализовала ты, когда встретила Диего… За два года до этого я не давала Амилькару ни малейшего шанса даже заговорить со мной. О его прошлом никто ничего не знал, говорили лишь, что он родился в Боливии, где-то недалеко от границы. Полагаю, Сальта показалась ему местом, где можно чего-то добиться, и он, будучи еще совсем молодым, приехал сюда. Амилькар казался довольно удачливым во всех отношениях, но я вначале не придавала этому большого значения. Мне лишь было интересно поговорить с кем-то столь необычным, и мне льстило его внимание. Затем я обнаружила, к моему удивлению, что мне нравится встречаться с ним. И знаешь почему? Да потому, что он обожал меня, для Амилькара я стала богиней, а мне был необходим человек, способный вытащить меня из этой ужасной жизни, и во всем Сан-Матиасе больше никого подходящего не было. Даже если бы был другой, более подходящий мужчина, он мог бы подумать, что завладел мной, как своей собственностью, что я у него в долгу, а это не совсем удачная основа супружеской жизни.
Мария вернулась в свое кресло: спина прямая, ноги элегантно скрещены, руки покоятся на коленях, красные складни пончо плавно спускаются к полу… Она казалась похожей на портрет креольской леди художника Деко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107