Жар его тела отвлекал ее от детских ласк.
– Осторожнее, девочки, – говорил Хэмиш. – Ради Бога, осторожнее.
Вручив ей костыли, Хэмиш отошел, чтобы Бренда самостоятельно могла войти в дом. Он же повел за руки девочек. Миссис Биллингс встретила Бренду в дверях и тоже долго обнимала.
– Добро пожаловать домой, – сказала она.
Домой. Я дома, подумала Бренда.
Она оглядела кухню со всеми трещинами в линолеуме, щербинами на раковине и удивилась, как могли такие пустяки ее раздражать.
Хэмиш обнял ее за плечи и прошептал:
– Вас не было словно целый месяц. Я рад, что вы дома.
У нее перехватило горло, она смогла только кивнуть.
Неужели ему и в самом деле показалось, что прошел целый месяц? Он навещал ее почти каждый день после обеда и звонил каждое утро, особенно в последние три дня. И все же приятно знать, что он скучал. Хэмиш очень добрый, заботливый человек, но не следует забывать, что он такой же со всеми. И как бы искренне они ни радовались Бренде, каким бы своим ни казался ей этот дом, ее пребывание здесь временно.
В глубине души Бренда понимала, что могла бы вернуться к себе, в квартиру в центре Миннеаполиса, и жить одна, без особых трудностей. Но, благодарение Богу, Чандлеры считают, что без них ей не обойтись. Значит, у нее нет выбора.
Вечером, скользнув под одеяло, Бренда сразу почувствовала, что в ее отсутствие Хэмиш спал в этой кровати. Простыни пахли свежестью, все было в порядке, но осталось что-то… неуловимое. Слегка пахло мужчиной – может быть, от одеяла. А может, здесь витал его дух – оттого, что его большое тело покоилось здесь вчера ночью и все ночи до этой.
Несмотря на усталость, Бренда долго лежала без сна. В голову лезли ненужные мысли. В один прекрасный день Хэмиш найдет себе жену и будет спать с ней, в этой самой кровати, а Бренда Джейн Долливер исчезнет из его жизни, сотрется из памяти.
Я не гожусь ему в жены, в который раз подумала она. Миссис Дитон прямо сказала об этом. Ну что ж, тем лучше. Даже если б я и была не против, он не захочет.
В первую же неделю Бренда добилась значительных успехов. Зажили следы хирургических швов, и правая сторона тела стала более подвижной.
Она упорно шла к своей цели – доказать врачам, как они ошибались. С самого начала, почти сразу после катастрофы, она была уверена, что добьется своего: будет ходить без костылей, и довольно скоро.
Волнующая мысль!
Однако когда она сможет жить вполне самостоятельно и сама себя обслуживать, ей придется убраться восвояси…
Однажды вечером, после ужина, Эми сообщила отцу:
– Пап, а Бренда ездила за океан. Она там снимала детей, которые голодают, и дядей. Дяди стреляли.
– Я знаю, детка, – ответил он.
– Она фограф.
– Фотограф.
– Бренда, а ты можешь снять нас?
Девушка осмотрела семью, сидящую за столом, и вспомнила о своей аппаратуре, к которой не прикасалась несколько месяцев.
– Думаю, что смогу, – ответила она Эми.
А ведь и правда, сколько раз уже она представляла себе этих девчушек на фотографиях, мечтала поймать то или иное выражение лица или позу. Гораздо больше, конечно, думала о том, как снять Хэмиша. В церковном облачении или без него, читающим книжки детям или забрасывающим бейсбольный мяч.
– Нужно бы привезти камеры, – пробормотала Бренда, а в мыслях уже завертелись сюжеты, позы и освещение. Будет что увезти с собой, когда я от них уеду, подумала она. Чандлеры станут жить своей жизнью, а я – вспоминать самые счастливые для меня времена.
Своего рода семейный альбом, думала она. Со мной в придачу.
Это стало поворотным пунктом в жизни Бренды, потому что, однажды взяв в руки аппарат, она уже не могла с ним расстаться. Конечно, случались досадные затруднения: например, не удавалось принять позу, необходимую для того, чтобы схватить желаемый ракурс. Бренда страшно досадовала на свою малоподвижность и невозможность работать в полную силу.
Однажды вечером она целый час молча, щелкала Хэмиша, читающего детям сказки. В другой раз успела схватить нервное напряжение на его лице, когда он выскакивал из дома спасать Нейла Харалдсона от очередной драки.
Несколько раз она приходила в церковь, чтобы заснять работу разных комитетов с Хэмишем во главе. Был и случай, когда получила вежливую, но решительную отповедь. После того как сняла Хэмиша, молящегося в одиночестве перед алтарем, он сказал:
– Есть вещи глубоко личные, Бренда. – Тон его не допускал возражений.
Он также не разрешал ей фотографировать церковные службы.
Но все же ей удалось запечатлеть его в полном облачении. Дело было во время свадьбы, в субботу, в церковном дворе. Зевак собралось столько, что он ее не заметил.
По средам она снимала женщин за шитьем лоскутных одеял и изготовлением сувениров. Снимала волейболистов, малышей, детей постарше, их родителей и стариков. Сняла однажды церковь – утром, после снегопада, когда крыши и деревья вокруг были покрыты словно белым кружевом, и вечером, в час заката, когда она казалась облитой золотом.
И не уставала снимать Хэмиша – с Эми, с Энни, был ли он усталым или оживленным, ел ли или работал в кабинете.
Считаясь в отпуске по болезни, Бренда, тем не менее, однажды уложила в коробку отснятую пленку и поехала в редакцию своей газеты. Редактор разрешил ей проявить снимки в редакционной лаборатории. Бренда предложила заплатить за использование темной комнаты, но, когда босс увидел готовые фотографии, он пришел в восторг. Перед ним развернулся репортаж, который можно было назвать «Будни колстедской церкви». Украшением ее был, конечно, красавец пастор, к тому же игрок в бейсбол, капитан команды.
– Неужели все церкви таковы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43