Секретарша идет к нему докладывать. Выходит человек, высокий, костлявый, в синих бриджах и сапогах, в синей гимнастерке, плечи такие острые. Туловище поворачивается вместе с головой. Рот, когда улыбается, кривит. Брит наголо. Голова, как яйцо, – большая, длинная. Уши торчат, и очки темные. На Победоносцева смахивает; длинная шея с кадыком. И голова ворочается вместе с туловищем. Первое впечатление довольно зловещее.
Глядит на меня:
– Вы кто?
Я говорю:
– Я Ромм, кинорежиссер, вы меня вызвали.
– Когда?
Я говорю:
– В два часа.
– А сейчас сколько?
Я говорю:
– Два часа.
– Четырнадцать! Четырнадцать! Два часа – это ночью бывает, а днем бывает четырнадцать. Вы это на всякий случай усвойте, товарищ режиссер. Вы, творческие работники, к порядку не привыкли, а будет порядок. Днем – четырнадцать часов, ночью – два часа.
Немножко задыхаясь он говорит, с придыханием таким: ночью два часа, так. Я говорю:
– Что ж, мне к вам ночью являться?
– Да нет, больше не надо, я уж посмотрел на вас. Все, можете идти.
Повернулся и пошел. Странный человек, какой-то довольно необыкновенный.
Проходит еще дня три, и вдруг всех режиссеров «Мосфильма», всех до одного, и всех директоров съемочных групп вызывают в дирекцию к десяти утра.
Ну, десять – это уже утро, это я понял.
В десять все явились, как один, человек двадцать режиссеров, двадцать директоров. Целая толпа стоит в приемной, около директорского кабинета, но в кабинет никого не пускают. Там только директор, секретарь парткома и председатель фабкома. Ждут Дукельского.
Он появился так минут пять одиннадцатого. Появился Дукельский, идет длинными такими шагами, ни с кем не здороваясь. Кивнул на ходу своей длинной головой, бритой, повел корпус вместе с головой, огляделся, передернул плечами, вошел в кабинет.
И сейчас же из кабинета вылетает секретарша:
– Михаил Ильич, скорей в кабинет.
Вхожу. Он там стоит посреди, портфель в руках держит и спрашивает:
– Почему столько народу? Чего это сразу столько собралось?
– Так вы же вызвали, – говорит директор студии.
– По одному будем вызывать, одного режиссера, одного директора съемочной группы. Вот так. Так, вот сейчас тут обстановку надо создать: вот тут я сяду, посредине стол вот так поверните, справа от меня сядет директор студии, слева секретарь парткома, потом председатель фабкома рядом с секретарем парткома. Так. Это будет треугольник – две стороны. Ну, а председатель творческой секции, это вот Ромм, я с ним уже знаком. Это, товарищ Ромм, да, вы творческий работник, вы садитесь, где хотите, – хотите справа, хотите слева. Вот так, в ряд все, теперь редактора вот в угол – там двое. Это товарищ Зельдович, товарищ… кто еще там с ним приехал? Они записывать будут. Вот. А тут два стула: один для режиссера, а другой для директора съемочной группы. Вот тут, посредине комнаты, так чтобы сидели лицом к нам… Вот так… Остальную мебель вынести. Или отодвиньте в сторону. Так… Все. Ну, садитесь.
Все сели. Мизансцена «Тайной вечери»: Дукельский, как Христос, посредине. Ну, а стулья для режиссеров… даже не знаю, как подсудимые, что ли… не знаю. Посредине комнаты два стула.
Директор робко так говорит:
– Поскольку все пришли, может быть, все-таки позвать для знакомства?
– По порядку, я сказал, по очереди – одного режиссера, одного директора, вдвоем пусть входят. Я вот решил лично ознакомиться, как у вас тут на студии, что тут у вас происходит. Как работа? Какой порядок? Буду вот знакомиться, смотреть. Вот так… Какая-нибудь польза будет, товарищ Зельдович, записывайте впечатления. Ну, кто первый тут у вас режиссер?
Не помню уж, кого первым вызвали. Пришел режиссер, директор группы. Сели, вытаращив глаза. Против них сидит целая шеренга: Дукельский, справа директор студии, слева партком, фабком. Опять же справа творческая секция, и еще редакторы.
– Ну, что снимаете?
– Снимаем вот такую-то картину.
– Ну как… идут… дела?
– Да идут ничего.
– Жалоб нету?
– Да нет.
– Все… нормально?
– Нормально.
– Картина в плане?
– В плане.
– Ну все, можете идти. Следующего.
Следующие Преображенская и Правов. Входят вдвоем. Дукельский смотрит:
– Который из вас режиссер? Вы – режиссер? – Это он Преображенской.
Преображенская говорит:
– Да, режиссер Преображенская.
– А вы, значит, директор, Правов?
– Нет, я тоже режиссер, – говорит Правов.
– Я же сказал, по одному вызывать.
– А мы вдвоем.
– То есть как вдвоем? Председатель комитета говорит – по одному, а они идут вдвоем. Вот дисциплина. Нет дисциплины, нету.
– Так мы работаем вместе, вдвоем, – говорит Правов.
А Преображенская, у нее совсем от страху язык к гортани прилип, ничего выговорить не может.
– Вместе, как же одну картину вместе?
– Да, вот мы так вместе всегда работаем, вдвоем одну картину.
Вдруг Дукельский засмеялся, отрывисто так, каким-то странным смехом:
– Вот так, вдвоем… одну картину? Получается?
– Получается, – говорит, робея, Правов, и глаза у него уже совсем лезут из орбит.
– Позвольте, а директор группы где?
– Директор группы на натуре, на выборе натуры.
– А-а-а, так? Значит, вдвоем работаете? И ничего?
– Ничего.
– Ну, это мы еще подумаем, – сказал Дукельский. – Посмотрим. Ну, вот так. Значит, привыкли уже? Вдвоем?
– Вдвоем.
– Ну, хорошо. Позвольте, это вы вот, вы «Степана Разина» снимаете?
– Да, «Степана Разина» снимаем. Вот натуру отсняли, восемьсот метров.
– Как восемьсот, а мне вчера докладывали, восемь тысяч метров израсходовано пленки, и еще четыре просят, надо дать.
– Так ведь это пленки израсходовано восемь тысяч, – так вежливо говорит Иван Константинович Правов, – а полезных метров снято восемьсот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66