– Сволочи легавые. Суки ебаные, братан, вот кто они такие. Уроды, сволочи. Помнишь тех двух, что избили нас в каталажке на Копперас-Хилл за паршивые две завертки белого. Ты ведь так и не поправился после того, а, братан?
Алистер запускает пятерню под бейсболку и почесывает узловатую шишку. Шишка стала жесткой и волокнистой, но все еще чувствуется.
– Зато я три штуки огреб, ага.
– Ага, и потратил бабло, чтоб профукать последние мозги, что легавые тебе оставили.
Он глядит искоса на Алистера, который все так же пялится в дорожный атлас, разложенный на коленях. Даррен замечает худобу лица, слабость подбородка, опущенные глаза, пастозную кожу, и качает головой. По его лицу сложно понять, о чем он думает.
Они едут по мосту, нависшему низко над каналом. Солнце отражается от зеленой воды и бьет Даррену в глаза.
– А, бля. Ничё не видно, бля. Алли, у тя какиенить черные очки есть с собой?
Алистер качает головой.
– Не-а. Забыл.
– Чё, и хавку забыл, и очки свои дребаные тоже забыл? Ты хоть чё-нибудь ваще вспомнил ?
– Я вот чё взял зато! - Алистер тычет в воздух атласом. - Мы бы ни хера не знали куда ехать, если б я не взял, скажешь, нет?
– Угу, тада скажи наконец, куда нам ехать, бля. Мы уже почти в городе, куда нам теперь?
– Ну, кольцевую мы прощелкали… но это ничё; мы можем через центр города. Поворачивай направо вон там.
– Где?
Алистер показывает.
– Вон там. Под ту большую штуку, вроде арки.
Древние ворота в древней стене. Грандиозная арка, возведенная завоевателем, некогда здесь торчали на кольях отрубленные головы заговорщиков, мятежников или просто кельтов. Под тонкой пленкой из выхлопов и сажи эти каменные глыбы прячут шрамы, порезы, царапины, сколы и щербины, портал вечной войны, сквозь который, под который ползут нескончаемые машины, для того и созданные. Копыта нынче обтянуты резиной, вечно штампуют на мостовой свою печать, на постоянно разбухающих слоях экскрементов - навоза и выхлопов, газов и дерьма.
Машины ползут. Впереди на дороге какой-то затор.
– Даваааай! - Даррен дважды жмет клаксон. - Шевели жопой!
Прохожий кидает укоризненный взгляд, Даррен в ответ показывает средний палец.
– Чё уставился, сука рыжая? Алли, глянь на этого козла. Гля, какой хаер у него. Козел рыжий, дребаный.
Он выговаривает «рижый», будто рифмуя с «ненавижу». Корчит злобную гримасу в спину торопливо удаляющегося пешехода.
– Знаешь, чё меня по правде достает, Алли?
– Чё?
– Почему бы всем этим рыжим уродам не покраситься? То есть, ведь просто совсем, скажешь, нет? Какой-то Пол Шоулз [7], бля. Если б я был рыжий, я бы прям побежал в магазин за краской, чесслово. И дома бы покрасился. Я чё хочу сказать, это ведь не какая-нибудь там пластическая операция, верно? Несколько фунтов потратить, и все. Намазать бошку, подождать десять минут, смыть и готово: больше не рыжий. Чё проще.
Алли улыбается.
– Просто ужас как невежливо с их стороны, бля.
– Точно, братан. Невежливо. Невоспитанные уроды.
Машины начинают двигаться. Мало-помалу ползут вперед. Несколько машин отрываются и уходят вперед на светофоре у перехода, Даррен делает движение, чтоб последовать за ними, но маячок перехода пищит лихорадочно, будто голодный, и Даррен вынужден затормозить и ждать, пока люди перейдут.
– Бога душу мать. С такой скоростью весь день будем ехать. Шевелись же, ты, дребаный…
Он внезапно замолкает. Глядя вперед, через лобовое стекло, на переходящих дорогу людей, уставился на молодую женщину с ребенком на руках, что замешкалась, приотстала.
– Гля, сукин сын, глянь, кто там идет.
– Где?
Даррен тычет в молодую женщину толстым пальцем, напоминающим банан, увенчанный блестящей золотой печаткой.
– Вон, она . Ты тока глянь, вон тащится.
Она, эта женщина, медленно переходит дорогу: каштановые волосы собраны на затылке, черные расклешенные джинсы с заниженной талией, короткая черная теплая безрукавка, под ней черная футболка. На груди у нее, в кенгурушке - младенец, она прижимается губами к родничку у него на затылке, обхватила ребенка одной голой рукой, а другой, на согнутом крючком пальце, тащит прозрачный полиэтиленовый мешок больших, ярких апельсинов.
– Кто это?
– Ты чё, Алли, в натуре, не узнал ее? Это ж та сука чокнутая, что хахаля своего придушила! Которая нас кинула, продинамила тогда в пабе на Док-роуд, с год назад, помнишь? Где-то в феврале, помнишь?
Алли мотает головой. Глядит на запыхавшуюся женщину, что остановилась посреди проезжей части - поправить лямку кенгурушки.
– Да знаешь ты! Которая с Питером гуляла! Замочила ебаря своего, пока с ним трахалась, - задушила беднягу до смерти, да еще залетела от него. Ее даже не посадили, убийцу, блядь такую.
Молодая женщина, поправив, наконец, лямку, глядит с извиняющейся улыбкой на ревущую, фырчащую рядом с ней машину. Эта улыбка задевает в сердце у Алистера какую-то струну, или, может, жилу, а может, не в сердце, а в паху, в голове или вообще в шее - он не уверен. Он глядит, как женщина переходит дорогу и ступает на тротуар. Даррен опускает свое окно, резко, злобно дергая ручку, и высовывает голову из машины.
– Эй ты, сучка, убийца!
Женщина поворачивается лицом к машине.
– Да, я с тобой разговариваю! Чертова сука, убийца!
Только глаза видны из-за макушки младенца, и эти глаза широко распахиваются.
– Чертова убийца! Что, много народу в последнее время придушила? Убийца психованная, сволочь!
Она отшатывается, роняет апельсины, поворачивается, крепко прижимает к груди ребенка и бежит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57